По кухне носится Херши, вылизывает из скорлупы остатки белка. Жир на сковороде уже остыл и побелел. Я еще не смотрелась в зеркало и не завтракала, а Эдвард уже стоит у дверей, чистый, гладко выбритый и невозмутимый.

– Уже уходишь? Отлично.

Уже через четыре секунды я останусь одна в доме, который только что буквально звенел от напряжения.

Муж открыл дверь, и я почувствовала себя свободнее.

– Видишь эту грязь? Вот, чем я буду заниматься, когда ты уйдешь. Сперва выкину всю яичную скорлупу, а потом встану на четвереньки и буду вынимать клочья собачей шерсти из-под стола! Руками!

– Нам стоит купить маленький пылесос.

Так вот решение всех проблем! Пылесос!

Собака залаяла. «Херши!» – прикрикнули мы одновременно. Она залаяла снова. Эдвард взглянул на часы.

– Покормить ее?

– Я справлюсь.

Ненавижу себя за то, что стала такой: удобной, надоевшей занудной женушкой, к которой идеальный Эд вынужден возвращаться каждый день домой. Думаю, пора с этим покончить.

– Я позвоню после встречи. Мы что-нибудь придумаем, Келли, – сказал муж, имея в виду все сразу.

Ага. Я смотрела, как муж уходит, и не могла верить человеку, платившему детям за уход за их собственной собакой.

Я кормлю Херши. Голова раскалывается. Со мной это часто бывает – перед сном я люблю выпить чего-нибудь покрепче – текилу с лимоном или виски с тоником. Эдвард говорит, алкоголь плохо влияет на сон и утро следующего дня, но мне не до размышлений об этом. Я пью три таблетки обезболивающего и опускаюсь в мягкое, некогда любимое кресло. Сейчас я сижу в нем, если не вижу выхода. Мое сочувствующее кресло, кресло грусти, кресло капитуляции. После смерти Грини я проводила в нем много часов, обращаясь к Херши за любовью, обещанной миссис Джуди, пялясь в дурацкие телевизионные шоу и составляя списки дел, которые, вероятнее всего, я никогда не выполню. Губы сжимаются в ниточку, а в груди образуется ком. Я сейчас заплачу. Ну и пусть, кому какое дело? Здесь нет никого, кого моя слабость нервирует.

Я будто не спала три дня. Мне хочется кому-то позвонить, но что сказать? Я могла бы позвонить кузине Кэти, она на десять лет старше и знает все о горе в его различных проявлениях. Но когда я ищу взглядом телефон, то вижу на полу горстку остриженных ногтей. Интересно, с рук или ног?

Сволочи!

«Келли, дорогая, они же дети!» – лучшая половина меня силится обуздать гнев. Почему я не могу относиться к девочкам так же, как Грини? Неужели сложно помочь маме с этими бонусными милями? Что сказала бы Лиз – она умерла в 46, и каких-то три месяца назад я восхищалась ею, – увидев, как я поступаю со своей жизнью и как совершаю бессмысленные поступки, не испытывая ни грамма благодарности за свое благополучие?

Звонок в дверь помешал самобичеванию. Загорелый и улыбающийся почтальон вручил большой пакет из магазина J. Crew[7]. Во время прошлого приступа прокрастинации я минут двадцать пыталась сделать онлайн-заказ. Но благодаря месячному роману с мучными изделиями я увеличилась в размерах – так что пришлось закупиться на распродаже.

Я вскрываю пакет и достаю игривую, с разрезом, комбинацию без рукавов. Цвет, довольно обычный, линялый красный, в жизни смотрится еще лучше, чем на картинке. Это победа, детка! – говорю я себе. Бирка гласит: «Этот товар нельзя сдать или обменять». Как будто кто-то собирался!

Я бросаюсь вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, сбрасываю пижаму Грини прямо на пол перед шкафом и умещаю свои стареющие прелести (как говорит мама) в утягивающее белье. Ладонями разглаживаю верх. Вырез не такой большой, как хотелось бы, но смотрится хорошо. Комбинация заканчивается в районе бедер и сильно утягивает живот. Я оглядываюсь через плечо, на спине из-под комбинации выглядывает застежка лифчика. Налюбовавшись, я пытаюсь снять комбинацию через голову, но чашки размера С+ сидят крепко. Что бы я ни делала – ничего не происходило.

Еще несколько минут я извиваюсь, матерюсь и потею, но ничего не помогает. Кажется, я обречена носить эту комбинацию вечно. Как корсет.

Есть только один выход.

Схватив ножницы для поделок, я разрезаю ночнушку, словно первоклассный хирург. Я так зла на J. Crew, детей, мужа, не говоря уже о взмыленной женщине в зеркале, что практически рычу. Беру себя в руки, только заметив напротив под окном двух своих соседок с их дурацкими дрессированными собачками.

Я собираю обрезки в пластиковый пакет и засовываю подальше в мусорное ведро, чтобы больше никогда их не видеть. Надеваю одну из футболок Эдварда. Она такая свободная и пахнет, точно как муж: смесь дезодоранта, воска для волос и особенного запаха тела, к которому я так привыкла. У ног валяется пижама, в которой умер Грини. Я зарываюсь в нее лицом и проваливаюсь в тот самый день. Нетронутый стакан клюквенного сока, несвежее дыхание человека, не могущего есть, мятный бальзам – я мазала им губы папы, и смешной след от зубной пасты. Все это делает живым – как я, Эдвард, Херши… И он снова умирает, как только я поднимаю лицо.

С совершенно пустой головой падаю на кровать. Херши с разбегу прыгает в постель. Меня знобит. Я зарываюсь пальцами в мягкую собачью шерсть и тупо смотрю в стену. В верхнем углу паутина. Я недостаточно хорошо убираюсь дома. Но разве это имеет значение? Кому от этого плохо? И где, черт возьми, влажные салфетки? Может, выйти на работу? Босс будет указывать, что делать. Мне вряд ли это понравится, зато я точно буду знать, как поступать.

Мне нужно в ванную, но там придется столкнуться с увеличительным зеркалом. За пятьдесят лет я так и не нашла способа обмануть время. У меня появились пигментные пятна, и с каждым месяцем их становится все больше. Последнее вскочило прямо на кончике носа, и окружающим приходится старательно делать вид, будто его не заметно. Когда я улыбаюсь, от уголков глаз разбегаются морщинки. А благодаря бесконечному кофе мои зубы коричневые, как у курильщика.

Присев пописать, я включаю электрическую зубную щетку и начинаю двухминутную чистку. Паста для пожилых жжет поврежденные десны (стоматолог предупреждал еще несколько лет назад)… О черт! Клэр записана на сегодня к ортодонту. Нужно забрать ее пораньше. Почему Эдвард никогда не возит девочек к доктору Касрови? И зачем нужно ездить к нему так часто? Неужели нельзя совместить несколько приемов за раз?

Почему меня сегодня все так бесит?

Из глубин подсознания доносится: «все так, как есть…»

Именно так любит говорить Уилл, коллега Эдварда, поклонник медитаций. Он не носит обуви, у него имеются ответы на самые сложные вопросы. Прошло больше года с нашей последней встречи, а значение этой фразы я до сих пор не поняла. Кажется, он хотел сказать примерно так: бывают взлеты и падения, поэтому не парься – все так, как есть и как должно быть.

Я встретилась с Уиллом на работе Эдварда. Его офис – волшебная страна с раздвигающимися столами и капсулами для сна, безлимитными буррито и комбучи[8]. Когда босс Эдварда великодушно предложил мне временно занять пустующий стол и воспользоваться всеми преимуществами рядовых сотрудников, включая сеансы осознанности с Уиллом, я ответила: «Аминь, брат».