Тропинка, чуть припорошенная первым снежком, вилась меж обнаженных стволов. Верхушки сосен гудели под ветром, но внизу, в чаще, было тихо. Плотные серые облака бежали, почти касаясь деревьев.

Тяжелую корзинку несли по очереди. Перекидывались вполголоса короткими фразами. Вблизи села вышли из лесу на проселочную дорогу. Захлюпала под ногами грязь. Дорога хоть и была пустынной, заброшенной, все же разговоры прекратили. Шли молча, быстрым, но неторопливым шагом.

Внезапно перед девушками возник фашистский патруль. Солдаты, в ненавистной серо-зеленой форме появились будто из-под земли. Может быть, они прочесывали этот участок леса и, увидев прохожих, стремительно выскочили на дорогу.

— Хальт! Стоять! На место!

Девушек окружили. Корзинка была у Жени.

«Зачем я ей отдала? — с ужасом подумала Юта. — Если они начнут шарить, найдут…»

Веснушчатый немец в квадратных очках заглянул в корзинку, поморщился брезгливо. Потом схватил ее, с явным намерением отшвырнуть подальше, и удивленно опустил руку:

— Швер! Тяжелый вес!

Полетели на землю куски хлеба, кривые соленые огурцы, тряпье. Увесисто шлепнулись брусочки тола.

— Партизан! — взвизгнул немец и ударил Женю по лицу.

Женькины очки упали в грязь.

На мгновение у Юты потемнело в глазах, словно это ее ударили. Она ощутила солоноватый вкус во рту: из крепко прикушенной губы шла кровь. И вдруг поняла: «Это конец! Живыми от фашиста не уйти».

Жене скрутили руки за спиной. Она оглянулась, близоруко щурясь без очков, и вдруг громко, со злобой, крикнула:

— Пшла вон, побирушка! У-у-у, стерва!

Юта отшатнулась от неожиданности, замерла, по-детски приоткрыв рот.

Немцы загалдели:

— Партизан!., партизан!..

— Привязалась ко мне! — закричала Женя. — Побирушка! Из-за тебя, дуры, и я попалась, — Женя плюнула в Ютину сторону.

— У-у-у, чтоб тебя!..

Юта поняла: Женя пытается ее спасти, потому и гонит и ругает со злостью. А немцы? Неужели поверят?

Немцы поверили.

Веснушчатый, в квадратных очках, замахнулся на Юту автоматом.

— Пшоль, пшоль!!

Вот кому разбить бы очки камнем!

Но Юта не смела даже шевельнуться. В гневных выкриках Жени она слышала приказ: «Молчи! Молчи! Уйди! Доберись до наших! Расскажи! Отомсти!»

Веснушчатый побросал обратно в корзинку толовые шашки. Женю повели, толкая прикладом в спину.

А Юта стояла на дороге. Ноги ее дрожали.

«Женечка! Женечка! Подружка моя!.. Броситься на фашистов, бить, кусать, царапать… Нельзя! Нельзя! Женю не спасешь, а погибнуть просто так, ничего не совершив, не убив ни одного врага… Оружие! Винтовку! Автомат!.. Хоть что-нибудь!»

Женю увели, а Юта стояла на дороге, оцепенев от ужаса и горя.

Очнувшись, она бросилась по скользкой обочине следом за подругой. Но Женю уже увели в село.

Юта заплакала.

Отряд расформировали. Часть бойцов после освобождения Ленинградской области влилась в ряды Советской Армии, часть возвращалась к мирному труду: так много нужно восстанавливать, строить заново! А небольшая группа в триста человек готовилась к трудному переходу в тыл фашистам на все еще занятую ими территорию Советской Эстонии.

Юту настойчиво отправляли в Ленинград. Она отказалась. Совсем недавно ее приняли в комсомол и наконец вручили оружие — карабин. Самый настоящий карабин. И вот теперь, когда в руках у нее оружие, которым можно разить врага, ее гонят из отряда. Заставляют ехать в Ленинград! Вернуть карабин?!

А Женя, которую расстреляли фашисты? Разве не поклялась Юта отомстить за смерть подруги? Нет, она ни за что не поедет ни в какой Ленинград. Она пойдет в Эстонию, будет драться с врагом. Она отомстит!

И упрямая девочка убедила. Ее оставили в отряде.

Был студеный февраль. Над Чудским озером свистел ветер, закручивал снежные вихри, гнал их меж ледяных торосов, рассыпал сухой пылью и вновь закручивал в белые подвижные жгуты.

Отряд в триста человек продвигался по льду. Люди, одетые в белые маскировочные халаты, шли медленно. Устали. Ветер хлестал по лицам, забивал рот, не давал дышать. Люди отворачивались, чтобы хоть на секунду перевести дыхание, пробовали идти спиной к ветру, но спотыкались на торосах, оступались, падали.

— Тьфу, нечистая сила! — тихо выругался пожилой партизан.

— Экой ветрила! Так и жжет!

И тотчас рядом раздался тонкий голосок:

— Не ворчи, дядя! А то не выйдет из тебя толковой старухи!

— Ох, эта Ютка! Еще и шутит! В чем только сила держится?

— Наверно, в носу, — серьезно ответила Юта. — Больно уж твердый у меня кончик носа!

Кругом приглушенно смеялись, А пожилой сказал озабоченно:

— А ну, сей секунд потри! Отморозить недолго…

Юта послушно подхватила огромной варежкой горсть сухого мелкого снега и яростно начала тереть кончик носа.

Наступила ночь. Отряд все шел и шел, пользуясь союзницей-темнотой. Ветер стих; стало немного легче. Но люди устали, как слепые, спотыкались о торосы, шли, с трудом передвигая одеревеневшие ноги. Шли молча — языки не ворочались. Казалось, вот-вот отряд выдохнется, обессиленные партизаны полягут на лед.

И вдруг слабый голосок неуверенно вывел:

Странно зазвучала эта веселая пионерская песенка среди ледяных заснеженных торосов трескучей февральской ночью. Пела Юта. Пела тихо, срывающимся на морозе голосом:

Удивительная песня! Солнце, костер, углей сиянье… Ведь все это было, было… И все это будет! Непременно будет! Не зря же дни и ночи дерутся они с врагом и сейчас вот идут по чудскому льду, навстречу ветру, может быть, навстречу смерти, но непременно навстречу победе! Не все вернутся домой. Пионеры у зажженных костров там, в далеком будущем, вспомнят погибших добрым словом и добрым делом. И новые прекрасные люди в новом прекрасном, ими построенном мире скажут о павших в этих боях: они жили, боролись и погибли, как герои. Вечная память бойцам, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

И тверже становится шаг, поднимаются головы, воспаленные глаза вглядываются в ночную мглу.

Ах, девчонка, девчонка, если бы знала ты, какие струны затронула старая веселая песенка в сердцах товарищей по оружию!

На исходе вторых суток вышли на эстонский берег. Люди шатались от усталости.

Валенки, покрытые снежной коркой, казались пудовыми. Черный береговой лес, подступивший из вечерней мглы прямо к ледяному озеру, был зловещ и негостеприимен. В каждом темном пятне, в каждом стволе, в изгибах заснеженных веток чудился враг. Что знал отряд про этот берег? Ничего. Надо было идти на ощупь. Но, чтобы не рисковать отрядом, послать сначала разведку.

— Юта! Жива?

— Жива.

Девочка лежала на снегу, уткнув лицо в согнутую руку.

— Не замерзла? — командир склонился над ней. Она хотела встать. — Лежи, лежи, — он присел рядом. — Ноги-то гудут?

— Как телеграфные столбы.

Командир улыбнулся.

— Не захоронила веселье под чудским ледком?

— Оно живучее.

— А идти можешь?

— Забыли что? Может, песню забыли на том берегу? Так я слетаю.

— Добро!

В одной из изб разбросанного хутора Ростой шла гулянка. Там были тепло и еда. Тепло и еда — то, чего так недоставало усталым партизанам.

Отряд окружил хутор. Хмельных гостей согнали в одно место. Выставили караулы. Наскоро перекусив, бойцы полегли спать. И никто в суете не заметил, как один из гостей, улучив минуту, бросился в сторону и растворился в темноте.