– Пусть Василиса про нас всех правду напишет. Она грамоте обучена, она царевна, ее люди послушают, – говорил Горыныч, а мне ясно было, что он в это не верит. Нет в нем надежды, что мои слова что-то изменить смогут, но он все равно упрямо давил из себя эту глупую идею.

Бессмертный тоже понимал всю бессмысленность произнесенных слов, но не спешил Змея в этом уличать. Он размышлял.

Мне по наивности подумалось – пытается слова подобрать, чтобы помягче в просьбе отказать. Оказалось – наказание обдумывает. Для излишне энергичных Змеев и почему-то для меня.

– Пусть, – кивнул Кощей. – Пусть пишет. И пока она пишет нашу правду, вы будете за ней приглядывать.

– Почему мы? – возмутился Горыныч.

– Кош, это несправедливо! – поддержал брата Тугарин.

Водяной благоразумно прятал ехидную улыбку за кубком.

Будь во мне чуть больше смелости, я бы тоже возмутилась, не нужны мне были такие нянюшки, без них мне лучше будет. И спокойнее. И вообще…

– Головой за нее отвечаете! – чуть повысил голос Кощей, и Змеи тут же притихли. – Я сказал.

– Мы же о тебе беспокоимся, – проворчал Тугарин, понурившись. Спросить он уже не решался, но недовольство свое скрывать и не мыслил.

– Теперь беспокойся о ней, – отрезал Бессмертный, чем окончательно вогнал чешуйчатых в уныние. Потом обратился ко мне таким тоном, что и я захотела приуныть на пару со Змеями: – В твои покои принесут все необходимое для твоей… работы.

– Покои? – нервно хохотнула я, вспомнив неуютную сырость темницы.

Удивленный моим поведением, за разъяснениями тем не менее Кощей обратился к Тугарину, что лично меня полностью устраивало. Потому что кое-кто тут не понимал, что именно меня так развеселило, и кое-кому другому предстояло объяснить причину этой истеричной веселости.

– Ну ты же знаешь, как домовики комнаты готовят. Им на это полдня надо, а я не мог нянчиться с царевной все это время, вот и снес ее в темницы, – пожал плечами Змей.

– И в какую из темниц ты ее заселил?

– В твою, – тихо ответил он. – Она ближе всех к выходу.

Так я и узнала, что у царя Тринадцатого государства зачем-то имеется своя личная темница. Тихий, спокойный и размеренный голос может пугать сильнее яростного рева. А стопка белой бумаги и набор писчих перьев на чистом столе в светлой спаленке способны приводить в отчаяние.

Описать жизнь местной нечисти…

Если умом не поврежусь во время сего действа и домой вернусь целой и невредимой, никогда больше дурить не буду.

Никогда!

Как ни удивительно, но возможность вывалить на случайного человека все свои невзгоды обычной нечисти пришлась по вкусу. Больше того, они восприняли ее с ужасающим энтузиазмом.

Кощей, оправдывая звание главного злодея на все наши тринадцать государств, со скупой полуулыбкой выделил мне под это дело кабинет и отрядил помощницу – ту самую нервную и впечатлительную кикиморку с говорящим именем Бежана.

Мыш, решивший под шумок сбежать, попался Бессмертному на глаза не в срок и тоже был приставлен ко мне как помощник, наставник и главная жертва царского гнева, если с его подопечной что-нибудь случится…

Растерянная ключница так и не сумела понять, можно ли считать это повышением, или стоит искать в прошлом проступки, что могли подорвать доверие Кощея… Изводила она себя самоотверженно и со вкусом, отчего я и сама начинала нервничать и думать о грустном.

И сарафан у меня ворованный, и башмачки тоже: Тугарин самодовольно хвалился, что все выкрал из купеческого обоза, не потревожив охрану, а там, на минуточку, обходчики с волкодавами, которые нечисть со ста шагов способны учуять. Я печалилась, но одежки носила – других-то нет.

Только лишь нить жемчуга могла считаться моей по праву, так как являлась подарком от Милады, переданным озерной кикиморой, забегавшей поведать мне о своих злоключениях. Она единственная была не ворованной, но для меня предназначенной.

Братья Змеи наказ царя выполняли с присущим лишь для нечисти разрушительным старанием. Нежданно навязанную подопечную они одевали, обували, кормили и работой не нагружали, допуская до меня в день не больше полудюжины рассказчиков. И создавалось ощущение, будто Змеи сознательно растягивали срок моего пребывания в Кощеевом замке. Сам Кощей, кажется, это тоже понимал, по крайней мере с каждым днем лицо его преображалось все больше, и на смену смертельной скуке приходило злое веселье.

Странные и непонятные игры нечисти меня тревожили. Змеи знали, что происходит, и Кощей знал, что происходит, но никто из них даже не думал утрудить себя тем, чтобы приобщить к этому несомненно важному знанию меня.

Обидно, если честно.

И даже от прямого вопроса уходили, обещая, что я и сама все узнаю, когда придет время.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как мириться и ждать… хотя ждать было очень сложно.

Правдой о своей жизни делиться ко мне приходила не только безобидная нечисть, такая, например, как водянница, которая с охотой вылила на меня всю историю ее родника, по ходу дела с удовольствием жалуясь на проблемы и злоключения. История у нее вышла душещипательная, но несколько… водянистая, а от журчащего, порой неразборчивого голоска у меня разболелась голова. Но водянница была мелкой, слабой и неопасной для людей.

И переживать после разговора с такой нечистью я могла разве только о том, что Мыш не выдержит-таки непрекращающегося нервного бормотания Бежаны, и они сцепятся. А разнимать их, разумеется, придется мне.

Потому что Змеи скорее ставки возьмутся делать, чем драчунов разнимать, а к волкам-оборотням, что состояли на службе у Кощея и жили в казармах недалеко от замка, приближаться я все еще опасалась и попросить их о помощи была не в состоянии.

Целую седмицу моя жизнь была тиха и безоблачна, пока слух о безумной царевне, записывающей истории жителей Тринадцатого государства, чтобы после их людям понести, не добрался до самых мрачных, топких и опасных окраин Кощеева царства.

И пошли ко мне полуденницы со своими жизнеописаниями и ненавязчивыми предложениями выйти с ними в поле поплясать немного под полуденным солнцем; шишиги с жалобами на русалок наглых и злоязыких, на кикимор, дразнящих их за жабьи улыбки, и (неожиданно) на Варвару, с появлением которой Водяной перестал внимание уделять своим подчиненным, вспоминая разве лишь только о любимицах-русалках.

Берегини… берегини мне понравились, многие из них приходили с гостинцами: Земляниченка принесла лукошко, полное спелой сочной земляники, Березенница поднесла крынку березового сока, а совсем молоденькие смешливые Лиственницы-близняшки венком одарили.

Бежана не одобряла подарки и совсем уж не одобряла того, что я их принимаю. Мыш негодовал, что для него ничего вкусненького беспечная легкомысленная нечисть заготовить не додумалась. Я не обращала особого внимания на их ворчание.

Мыш был вечно чем-то недоволен и ругался, и задобрить его не мог бы даже весь сыр, хранящийся в закромах у домовых.

После берегинь пошли волки-оборотни. Привлеченные задорной веселостью и весенней красотой лесных дев, и они заинтересовались-таки моим делом. На разведку со своей историей самым первым волком был послан Скуль, но он все больше робел, принюхивался и поскуливал, от стресса и страха линяя с поражающей старательностью. Толком ничего не поведав, ушел, оставив на память о себе клочья легкого мягкого подшерстка и несколько длинных царапин на каменном полу от мощных когтей задних лап.

Я еще не знала, как изменится моя тихая служба после этого короткого визита, когда провожала взглядом сутулую, чуть прихрамывающую фигуру Скуля, обряженного в посеребренную кольчугу и нагрудник со знаком Кощея – треугольником с вделанной в его середину руной жизни.

– А теперь иди к домовым да перца у них выпроси, – велел Мыш, стоило только двери за волком закрыться. Важно рассевшись на стопке чистой бумаги, он с подозрением принюхивался, чуя волчий дух и раздражаясь от этого.