К удивлению его сотрудничество не потребовалось. Конан видел Варданеса, который предупредил передовой пост разведчиков этим утром, мчащегося к дальнему концу прохода как раз перед тем, как ловушка захлопнулась.

— Сколько ты заплатил Варданесу? — неожиданно спросил Конан.

— Двести серебряных шекелей… — пробормотал туранец. Затем вдруг замолчал, удивленный своим собственным поступком. Конан засмеялся.

— Роскошная взятка, а? Этот улыбающийся жулик — предатель в глубине своего гнилого черного сердца, как и каждый замориец. Он никогда не простит мне смещения Ольгерда! — Конан замолчал, бросая насмешливый взгляд на поникшую голову эмира. Он ухмыльнулся. — Не нужно ругать себя, Бохра. Ты не выдал военной тайны; я обманул тебя. Ты можешь ехать в Аграпур со спокойной совестью.

Бохра в удивлении поднял голову.

— Ты оставляешь мне жизнь? — произнес он.

Конан кивнул.

— Почему бы и нет? Я все еще должен тебе мешок золота за то старое пари, так что позволь мне вернуть долг таким способом. Но в следующий раз, Бохра, когда будешь ставить ловушки на волков, будь осторожней. Иногда ты можешь поймать тигра!

Два дня скачки по красным пескам Шан-е-Сорк, а пустынные разбойники все еще не поймали предателя. Желая побыстрее увидеть кровь Варданеса, Конан подгонял своих людей. Суровый кодекс пустыни требовал Смерти на Пяти Столбах для человека, который предал своих друзей, и Конан должен увидеть, как замориец заплатит эту цену.

Под вечер второго дня они разбили лагерь у небольшого холмика из выгоревшего песчаника, который торчал на рыжем песке, словно обрубок старой разрушенной башни. На суровом, морщинистом лице Конана, загорелом почти до черноты проглядывала усталость. Его жеребец еле дышал от изнеможения, пуская слюну сквозь вспенившиеся губы, когда перед мордой животного поставили мех с водой. Позади люди вытягивали уставшие ноги и ноющие руки. Они напоили лошадей и развели костер, чтобы отпугивать диких пустынных собак. Конан услышал шорох веревок, когда из вьючных мешков доставали палатки и необходимое снаряжение.

Песок захрустел под сандалиями за его спиной. Он повернулся и увидел морщинистое, усатое лицо одного из своих заместителей. Это был Гомер, шемит с терновыми глазами, крючковатым носом и сальными, черно-голубыми локонами, выбивавшимися из-под складок головного убора.

— Все в порядке? — спросил Конан, после того как вытер уставшего жеребца длинными, медленными скребками жесткой кисти.

Шемит пожал плечами.

— Он все еще едет прямо на юг, — сказал он. — Этот бессердечный дьявол наверно сделан из железа.

Конан резко засмеялся.

— Его кобыла может быть и железная, но не Варданес. Ты увидишь, что он из крови и плоти, когда мы растянем его на столбах и выпотрошим его кишки грифам.

Но в грустных глазах Гомера гнездился смутный страх.

— Конан, ты не хочешь прекратить эти поиски. С каждым днем мы забираемся все глубже в эту страну песка и солнца, где могут жить только змеи и скорпионы. Клянусь дагонским хвостом, если мы не повернем обратно, наши кости останутся здесь белеть навсегда.

— Не думаю, — хмыкнул Конан. — Если какие-то кости и останутся белеть здесь, то это будут кости заморийца. Потерпи Гомер; мы еще поймаем этого предателя. Может быть даже завтра. Он не сможет все время выдерживать такой темп.

— Но и мы не сможем! — запротестовал Гомер. Он остановился, чувствуя как пылающий голубой взгляд Конана изучает его лицо.

— Это ведь не все, что у тебя на сердце, не так ли? — спросил Конан.

— Говори, парень. Что еще!

Плотный шемит красноречиво пожал плечами.

— Да, действительно. Я… люди чувствуют, — его голос сорвался.

— Говори, парень, или я выбью это из тебя!

— Это… Это Макан-е-Мордан! — вырвалось у Гомера.

— Я знаю. Я слышал об этом «Месте Призраков» раньше. Ну и что? Или ты боишься стариковских басен?

Гомер посмотрел растерянно.

— Это не только басни, Конан. Ты не зуагирец; ты не знаешь этой земли и ее ужасов так, как это знаем мы, живущие долгое время в этих диких местах. Тысячи лет эта земля была проклятым местом призраков, и с каждым часом мы забираемся все глубже в эту дьявольскую страну. Люди боятся говорить тебе, но они наполовину обезумели от ужаса.

— Ты имеешь в виду эти детские суеверия, — проворчал Конан. — Я знаю, что они трясутся от ужаса из-за легенд о призраках и гоблинах. Но это рассказы чтобы пугать детей, а не воинов! Скажи своим друзьям, чтобы они поостереглись. Мой гнев сильнее, чем все эти призраки, которые всегда мертвы!

— Но Конан!

Конан грубо оборвал его.

— Хватит твоих детских ночных страхов, шемит! Я поклялся Кромом и Митрой, что добуду кровь этого заморского предателя или умру, пытаясь это сделать. И если мне придется при этом разбрызгать немного зуагирской крови, то я без колебаний сделаю это. А теперь хватит ныть и давай выпьем вина. Мое горло сухое, как выжженная пустыня, а все эти разговоры высушили его еще больше.

Похлопав Гомера по плечу, Конан зашагал к лагерному костру, где люди распаковывали копченое мясо, сухой инжир и фиги, козий сыр и кожаные фляги с вином. Но шемит не сразу присоединился к Конану. Он долго стоял, пристально глядя вслед чванливому главарю, который руководил ими почти два года с того времени, когда они нашли Конана полуживого у стен Хорана. Конан был капитаном гвардии на службе у Королевы Хорана Тарамис, пока ее трон не был захвачен колдуньей Селом, объединившейся с Констанцием-Соколом, косским воеводой Свободных Компаний. Когда Конан, узнав об этом, встал на сторону Тарамис и был разгромлен, Констанций распял его за городом. К счастью Ольгерд Владислав, глава местной банды зуагирских разбойников, проезжал мимо и снял Конана с креста, сказав при этом, что если тот выживет, то он может присоединиться к его банде. Конан не только выжил, но и доказал, что может быть лидером, выгнав со временем Ольгерда из банды и стал руководить ею с того времени и до сегодняшнего дня. Но сейчас пришел конец его руководства. Гомер из Ахарии глубоко вздохнул. Конан скакал перед ним в течении двух последних дней, захлебываясь от зловещего желания мести. Он не осознавал глубины ярости в сердцах зуагирцев. Гомер знал, что хотя они и любили Конана, их суеверный ужас довел их до грани мятежа и убийства. Они могли следовать за киммерийцем до красных ворот Ада, но не дальше в Землю Призраков.

Шемит боготворил своего командира. Но, зная, что ни одна угроза не сможет отклонить киммерийца с пути мести, он мог придумать единственный способ спасти Конана от ножей его собственных людей. Из кармана своего белого халата он достал закупоренный пузырек зеленого порошка. Спрятав его в ладони, он присоединился к Конану у лагерного костра, чтобы распить с ним фляжку вина.

Когда Конан проснулся, солнце было уже высоко. Горячие волны мерцали над бесплодными песками. Воздух был жаркий, неподвижный и сухой, будто небеса были перевернутой бронзовой чашей, нагретой до белизны.

Пошатываясь, Конан поднялся на колени и схватился за лоб. Череп раскалывался так, будто по нему лупили дубинкой.

Конан встал на ноги пошатываясь. Затуманенным взором, ослепленным ярким светом, он медленно осмотрелся вокруг себя. Он был один в этой проклятой безводной земле.

Он прорычал проклятие суеверным зуагирцам. Все люди снялись с лагеря, взяв с собой все снаряжение, лошадей и продукты. Рядом с ним лежали два мешка из козьей кожи с водой. Эти мешки, кольчуга, халат и палаш — вот все, что оставили ему его бывшие друзья.

Он снова упал на колени и вытянул пробку у одного из мешков с водой. Испытывая головокружение от тепловатой жидкости, он прополоскал свой рот от противного привкуса и бережно напился, неохотно вставив пробку обратно после того, как его жгучая жажда была немного утолена. Хотя ему страстно хотелось вылить содержимое мешка на свою ноющую голову, рассудок взял верх. Если он брошен в этой песчаной пустыне, то для того чтобы выжить, нужно беречь каждую каплю воды.