Снежинки кружились в прекрасном белоснежном хороводе. С улицы залетал веселый смех, звуки возни и боевые кличи. Если бы Таня выглянула в окно, она наверняка увидела бы радостных детей, валяющихся в снегу или играющих в снежки. Она бы увидела и своих однокурсников, и ребят постарше, а остроглазая и язвительная Склепова заметила бы ее и крикнула что-нибудь обидное, вроде «Эй, сиротка, чего уставилась? Хочешь — выходи. А если нет, не мешай нормальным людям веселиться!»

На улице, конечно, было красиво. И зима, ее первая зима без Дурневых, была по-настоящему сказочной. Редко где увидишь такую зиму, и даже на Буян она заглядывает изредка. Но зато какая она тогда бывает! Снег валит и валит, заполняя собою все свободное пространство. Ничего не видно за пеленой этого снега. Он попадает всюду, куда захочет, а в свете солнца переливается и искрится. Тут же растут целые белые горы, куда дети кидаются с радостным визгом. Ягун так красочно описывал это Гроттер еще тогда, когда в конце ноября выпал первый снег, и девочка ждала настоящей зимы и приближения Нового Года с нетерпением, ведь приближалось нечто сказочное и неизвестное ей.

Дурневы, конечно, праздновали все праздники, какие только существовали в году, если этого требовала Пипа, но они умудрялись извратить все торжество и не оставляли даже намека на традиции. У Пипенции была аллергия на мандарины, и эти цитрусы не появлялись в их доме. Сестрица не жаловала елки, поэтому у них всегда стояла большая, но все же искусственная красавица.

И вот теперь, когда Гроттер вырвалась от родственников, а Ягун обещал ей грандиозное торжество, которое проходит каждый год, она, самый невезучий человек на свете, заболела!

Таня не помнила, как умудрилась простудится. Наверное, это произошло тогда, когда Соловей дотемна гонял их на тренировке. Гроттер продрогла тогда настолько, что зуб на зуб не попадал. Правда, произошло это неделю назад. А может, она заболела, когда коварные друзья закопали ее в снегу, из-за чего Танина куртка была насквозь мокрой? Нет, сейчас определить, когда же это случилось, было нельзя, вот только результат был налицо. Даже Ягге не смогла ничего поделать с невезучей студенткой и оставила ее на всю ночь. Правда, обещала, что на следующий день все пройдет. Но Тане от этого было не легче: это именно сегодня, а не завтра, 31 декабря, и именно сегодня будет грандиозное торжество.

Таня раздраженно и грустно чихнула, не зная, что делать. Не удержавшись, она посмотрела в окно, но тут же отвернулась: снег сверкал настолько сильно, что слепило глаза. Смех не прекращался, и Гроттер пожалела, что не знает заклинаний тишины. В магпункте никого не было, и даже Ягге подевалась куда-то. Девочка ее понимала: в Новый год никто не хочет сидеть с больной, у всех дела, у всех веселье…

Гроттер могла еще позабыть обо всем, даже о празднике, если бы… Ванька и Ягун к ней так и не заглянули. «Друзья, называется», — грустно думала о них Таня. От осознания собственной ненужности хотелось лезть на стенку или выть на луну, которой еще не было.

Время летело просто катастрофически быстро. Пока Гроттер предавалась своему горю, голоса за окном стихли, а после на землю опустился вечер. Снег все продолжал идти. «Может, он будет идти всю ночь, — подумала девочка, — и покроет всю землю. Может, он и весь замок укроет своим белоснежным покрывалом. Или хотя бы первые этажи, чтобы нельзя было выйти. Наверное, это очень красиво, когда из окна виден только снег. И Ванька с Ягуном пришли бы ко мне, потому что нельзя будет выйти на улицу… Нет, я не должна так думать, не должна…» Она тут же стала думать о другом, но друзья постоянно лезли ей в голову. Обида на них захлестнула Таню. Хотелось плакать, но делать это было нельзя ни в коем случае.

Гроттер шмыгнула носом и отвернулась к стенке, накрываясь одеялом с головой. Где-то она слушала, что во сне болезнь проходит быстрее. Может, и ей поспать? Да-да, непременно надо поспать, а там, во сне, ее непременно навестят друзья. Девочка закрыла глаза и принялась считать овец, но это не помогло, и сон все не шел.

Вдруг кто-то потряс ее за плечо.

— Эй! — сказал ей прямо в ухо знакомый голос.

— Танька, ты спишь, что ли, мамочка моя бабуся? — отозвался второй.

«Похоже, я действительно сплю, — счастливо подумала Таня, — и мне снится, что мои друзья со мной».

Она повернулась и села на кровати, глядя на улыбающихся друзей. В руках они держали большие пакеты, в которых, похоже, было что-то круглое.

— Сплю, — согласилась девочка. — И мне снится прекрасный сон, что вы пришли навестить свою больную подругу.

— Прекрасный, мамочка моя бабуся, сон. Только тогда мы все должны спать, а я, мамочка моя бабуся, бодрствую и буду бодрствовать. Танька, ты знаешь, что это мой девиз на эту ночь? Надеюсь, твой тоже.

Друг разглагольствовал бы еще, если бы не получил локтем в бок от Ваньки.

— Эй, Валялкин, ты поосторожней! Я сейчас, мамочка моя бабуся, обижусь и уйду, сам будешь перед нашей малюткой объяснятся.

— Не уйдешь, — спокойно возразил будущий ветеринар, а потом, наклонившись к Тане, с хитрой улыбочкой добавил. — Не поверишь, он больше всех к тебе рвался. Прибежал ко мне в комнату, разбудил в шесть утра и кричит: «Пошли, к Тане опоздаем». Еле отговорил его, с пустыми руками-то не пойдешь…

Ванька тоже не успел договорить. Ягун, подмигнув Тане, схватил подушку с соседней койки и мстительно опустил ее на голову лучшему другу. Валялкин, не ожидавший подставы, дернулся, но тоже быстро сориентировался, и во внука Ягге полетел очередной снаряд, от которого тот с ловкостью прирожденного драконболиста увернулся. Завязался бой подушками, во время которого Гроттер и не заметила, как лишилась своей.

— Получай, фашист, гранату, — орал Ягун, метая в своего соперника очередную подушку, которая уже выглядела жалкой и потрепанной.

Ванька словил ее и, не думая о жалости к бедному снаряду, отправил его в Ягуна.

— Отведай-ка силушки богатырской!

Ягун отведал. Подушка не прилетела к нему в руки и не пролетела над головой, как это часто бывает, а попала прямо в лицо, из-за чего внук Ягге отклонился назад и упал бы, если бы сзади не оказался табурет. Будущий играющий комментатор удивленно приземлился на него и уже хотел кидаться в бой вновь, но Гроттер слишком хотелось поговорить с друзьями. Поэтому девочка схватила ближайшие к ней подушки и положила на место старой, а после приветливо улыбнулась.

— Если бы вы знали, как я рада вас видеть.

— А то, мамочка моя бабуся! Как нос, не хлюпает?

— Температуры нет?

Их замаскированная забота выглядела настолько мило, что Таня вновь улыбнулась. У нее была высокая температура, в горле першило, а нос был противно забит, но она покачала головой, чтобы обрадовать друзей.

— Это хорошо, — тут же заявил Ягун, плюхаясь на кровать. — Мы тут тебе гостинцы принесли.

Один из пакетов опустился на колени к Гроттер, и девочка разглядела, что он полон мандаринов. Ее любимых, идеально-ровных, наверняка вкусных мандаринов.

— Ты, Танька, не подумай, что мы хвастаемся, мамочка моя бабуся, но вырывали мы их с боем. Два молодца ни в какую не разрешали вынести нам все это из Зала Двух Стихий, а сначала и вовсе давать не хотели.

— Но это не главное, Тань, — тихо сказал Ванька, двигая Ягуна и улыбаясь Гроттер своей доброй улыбкой. — В общем, вот. По всему лесу елки искали.

Настоящую, живую елку парни, конечно, не принесли, но вот несколько зеленых веток с зимний красавицы притащили прямо к ней в палату. Наверное, они пахли просто изумительно, но, к несчастью, нос не позволял Гроттер в полной мере ощутить их непередаваемый аромат.

Ветки тут же перекочевали в руки к девочке. «Это самый лучший сон в жизни, — счастливо подумала она. — Будет жаль просыпаться». Она засмотрелась на изящные, длинные зеленые иголки. Хотелось протянуть руку и посмотреть, не колючие ли они. Это ведь сон, значит, здесь можно вообще все, что ей захочется. И Таня не сдержалась. Протянув руку, она провела пальцами по иголкам, впрочем, ощущая их покалывания и не просыпаясь.