Красотка Завтрак подан был в постели. И наутро Вы имели Сласть пирожных комплиментов. На обед Вы захотели Блюдо острое и съели Чей-то ум без сантиментов. На десерт – желе из взглядов. И на ужин был заказан Мёд с цветов души поэтов. На ночь – только серенада Под глазурью шоколада И певца талант и слава. Вот диета всем диетам! Аппетит – не надивиться! И в меню попасть стремится Человек за человеком. Рига, 1970-е Кошка Бокал вина на тонкой ножке Так элегантно-неустойчив. В косом разрезе дикой кошки Твой взгляд становится настойчив. И с неприкрытым откровеньем Призывно облегает платье. Наигранное опьяненье Скрывает хмель реальной страсти. И, как по нотам провокаций, Играет блюз души и тела. Мне просто некуда деваться. Противник дерзкий и умелый. И вздох становится короче. Туманится желаньем взор. И омут этой тёмной ночи Неотвратим, как приговор. Гурзуф, 1980-е Жертва Не пахнут розы От нелюбимых. Ты в роли жертвы Так хороша. Ошибки слабых – Пороки сильных, Лишь тихо стонет Твоя душа. Хельсинки, 1980-е Русалки По берегу моря любовная парочка Гуляла под вечер под хохот русалочий. Прилив в лунном свете играл и манил, И парень разделся и в море поплыл. Невеста всю ночь прождала у одежды – Русалкам понравился юноша нежный. Они его в тёплой волне целовали, От губ и до кончиков ног обнимали, И в омут зеленый под жёлтой луной Нырнул безвозвратно жених молодой. Наутро холодное тело нашли. Русалки бесшумно плескались вдали. И были глаза их печалью полны – То ль слезы, то ль влага солёной волны. И в чёрном платке, чёрной тенью от горя Невеста рыдала у Чёрного моря. Мальорка, 2000-е Рахат-лукум
Рахат-лукум, шербет, халва, Горячий сладкий шарм восточный, Арбуза, дыни привкус сочный – Всех недокормленных мечта. На фоне северных мужчин – Спокойных и не очень страстных Всех недолюбленных, несчастных Кавказский шарм в момент сразил. В дурмане мускуса и роз, Под танец живота в гаремах Запутались в восточных темах Надолго, прочно и всерьёз. Страстей безумных череда, Накал эмоций до сожженья Берёт без боя города, Без выкупа и без сраженья. Москва, 2010-е Толпа У них пробило два часа. У нас промчалась вечность. Пока творили чудеса – Они сдвигали плечи. Они шептались и ползли, И возводили стены, И разрушали, как могли, Всё, что сочли нетленным. И за стеною сотни стрел Готовились заранее. Когда же ангел улетел – Они зашлись в страдании. Львов, 1980-е Шествие гномов Не стоит слепо возглавлять Чужое шествие злых гномов. Не стоит карликов свергать С их карликовых низких тронов. Мы все заражены чумой Реваншей, что того не стоят. И, победив любой ценой Тех, кто победы недостоин, Теряем больше, чем хотим. Но в миг победы ослепленье Туманит разум. Мы летим, Не сознавая, что в паденье. И развращает нас опять Общение с низшим. И победа Всё ниже катится. И вспять Ползём назад и против света. Хельсинки, 1990-е Воин Путь воина прямой – Как выстрел. Лететь стрелой – Его удел. В мишенях нежных Женских тел Цветок любви кровавой искрой Едва зацвёл – Уже сгорел. Москва, 2000-е «Белые колготки»[1] Ночная птица. Взмах ресниц, И кто-то точно рухнет вниз. Бой-блиц. Цена услуг твоих в войне Порой вдвойне, порой втройне. Здесь смерть в цене. Красивой точною рукой Ты отправляешь на покой. Короткий бой. Расчёт и скорость – твой уют. Чужие пули зря снуют. Не достают. Глаза в прицеле разглядишь. Кому не жить – сама решишь. Ты не спешишь. Твоя работа – убивать. Тебе за это отвечать? Как знать? Не до сомнений. Есть приказ. Работа женщин – высший класс. Ты – смерти ас. Ночная птица – пулей влёт. И точно так же твой полёт Свинец прервёт. Кто будет за птицу Молиться? Не дети её, и не старшие, И не от пули павшие. Москва, 1990-е |
