Он слабо улыбнулся.

– За одну минуту вы проделали путь, на который другим потребовались годы напряженнейшего труда. Вы сообщали кому-нибудь о своих наблюдениях? Вели какие-нибудь записи?

– Нет.

– Это хорошо, – сказал он с облегчением. – В противном случае органам безопасности пришлось бы основательно потрудиться, разыскивая ваших корреспондентов и выясняя, кому они могли сообщить о ваших соображениях. – Взглянув на мое растерянное лицо, он усмехнулся и объяснил: —Все, о чем вы мне говорили, намного раньше вас пришло в головы нескольким неглупым людям. И это показалось им настолько занятным, что была разработана и запущена целая правительственная программа с несколько мрачноватым названием «Стикс». В ее содержание посвящены немногие, координирующие работу десятков лабораторий в различных участках космоса. Эту конспирацию, полагаю, вам объяснять не требуется: от прорыва тайн времени к замедлению и ускорению его, а оттуда – к прорыву. Все это означает новый виток в развитии нашей несовершенной цивилизации. Виток, к которому она пока не готова.

– Почему?

– К чему привел порох в руках конкистадоров? Атомное оружие в руках империалистов? Фотонные двигатели в руках вольных «эспайонирз»? Представьте себе картинку из древних фантастических романов – маньяк, фашист, убийца, «сверхчеловек» за пультом машины времени. Перекраивание хронологических пластов, повороты и перекосы общественной истории… Сейчас мы вплотную приблизились к этим утопиям. Время может стать нашим союзником, а может – и страшнейшим врагом. Конечно, мы даже близко не подошли к разработке теории времени. Но ведь мы прекрасно пользовались и электричеством, не зная его теории. А от лаборатории супругов Кюри до Хиросимы прошло менее полувека. Это очень хорошо, что вы добровольно согласились работать у нас. Ибо после этого нашего разговора отказаться вам было бы уже невозможно.

– Меня бы…

– Не пугайтесь. Вы бы ничего не почувствовали. Просто после возвращения домой напрочь бы забыли о нашем с вами разговоре, о том, что навело вас на размышления о времени и даже о тех разделах теории, которые могли бы вас на них навести. Неприятная, но вынужденная мера. Но ведь вы согласны, не правда ли?

– Да, конечно.

– Вы свободны, младший лаборант и, негласно, младший координатор.

– Спасибо, – сказал я, несколько ошарашенный всем услышанным. – Я, право, не ожидал, что…

– Я и сам не ожидал, – фыркнул он. – Вы свалились ко мне, как метеор на голову. Представляю, какой шум поднимется в нашей конторе! От меня потребуют заложить причины вашего посвящения в игру, то бишь в программу. И никто никогда не поверит, что вы до всего дошли собственным умом. Идите и запомните номер: О417. Отныне это будет вашим личным индексом. Он даст вам большие права по сравнению с простыми смертными и потребует намного большего, чем от рядового ученого. Всего хорошего.

От шефа я вышел ошеломленный и побрел по коридору, как сомнамбула. И неожиданно обнаружил, что передо мною стоит Алина.

– Вы меня уже не замечаете? – с легкой улыбкой спросила она.

– Простите, – смутился я. – Я глупо вел себя там… вчера…

– Я не обижена. Любой женщине приятно, когда ей делают предложение.

– Умоляю, забудьте об этом!

– Я сама во всем виновата. Но, поверьте, менее всего мне хотелось увлечь вас. А узнав о том, что вы заболели…

– Я просто проспал.

– Вот как? Ну что ж… Я рада, что все так хорошо обошлось. Вы, кажется, собираетесь лететь домой? Я попросила бы вас отправить несколько писем.

– А вы? Вы же тоже хотели…

– Я подумала, что сейчас не стоит бросать начатое. Посижу еще несколько месяцев, соберу побольше материала. Здесь прекрасная библиотека. Ну как, возьмете?

– Видите ли, – промямлил я. – Я… Я тоже остаюсь.

Она покраснела и сказала:

– Вы просто невыносимы! – и ушла прочь.

Я же посмотрел вслед ее стройной фигуре и почувствовал себя полным идиотом.

– Хелло, Серж! Куда это ты запропастился? – запищал мой хронометр. На его циферблате сияло миниатюрное лицо «бабули». – Все заколачивают ящики, а вы один прохлаждаетесь с дамочками! Идите быстрее в подвал. Челнок прибывает завтра в полдень.

– Лечу! – отозвался я. И полетел.

До глубокой ночи мы возились в контейнерами, набивая их папками с бумагами, расчетами, информацией, почтой, тряпьем, рулонами чертежей, кассетами и дискетами, вышедшими из строя приборами, требовавшими замены узлами установок и всем прочим…

Пользуясь тем, что ужинали повахтно, Каин обнаглел и подал на стол салями, консервированных крабов, оливки, салат с трюфелями и еще целую уйму всяких деликатесов. После ужина, заявил он, будет фильм «Мертвые не потеют» с Кларком Флетвудом и Махаямой Ранжи. Стасик жевал с видом осужденного перед гильотинированием. Алина сидела напротив меня и усиленно болтала с Каином. Ее тарелка осталась нетронутой, как, впрочем, и моя.

Все утро мы возились, упаковывая контейнеры и блокируя аппаратуру. Я едва успел настрочить письмо маме, а Стасик неожиданно сцепился с Водяницким, дело чуть до драки не дошло. А все из-за того, что контейнер с магнитными дисками он скрепил не теми пломбами. Раньше я, возможно, такие действия Водяницкого счел бы пустой придиркой в его духе, но после памятного разговора с шефом, кажется, начал понимать, до какой степени ценный груз мы доверяем «Босуорту».

К вечеру (из-за спешки мы перенесли часы отдыха, так что вечер у нас стал приходиться на полдень) все мужское население станции собралось в бункере около посадочной полосы. Метеопрогноз обещал неплохую погоду: умеренная облачность, видимость – 500–700 метров, ветер – от 25 до ЗО м/сек, легкая поземка, средняя температура от 11 до 17 градусов ниже нуля. Короче, пришла ласковая джейская оттепель, которая является столь же непредсказуемо, как и заморозки и так же неожиданно прекращается.

Галиб Мусаевич сумрачно курил, стоя рядом со мной. Водяницкий о чем-то беседовал с Кроуфордом. Стасик с Каином травили «бородатые» космические анекдоты типа: «Залетает диплоец в Канал-Сити, заходит в Стар-Парадиз, просит рюмку муншайна; а бармен его спрашивает, вам зелененького или с газами? А тот ему: а хоть бы какой – я для жены беру, она ждет в машине!..» – сдавленное хихиканье, переходящее в колики. Я совершенно не понимаю такого юмора, а Стасик, который за свои неполные тридцать лет облетел пол-Галактики, – тот их с удовольствием слушает, а вот рассказать или объяснить их смысла не может.

Свыше полутора часов длится томительное ожидание, пока, наконец, Ламарк, разглядывающий сумрачное небо в стереотрубу, неожиданно не восклицает:

– Вот! Там месьез! Летить! Ви видать вон тот фонайр?!

Красная с лиловой звездочки неспешно выплывают из-за облаков и тихо подмигивают из лиловой полутьмы серого, седеющего неба. На горизонте – одна Мун. Она отбрасывает на равнину длинную серебристую плешь.

Все сразу оживились, заговорили, задвигались. В наш разговор вплетается посторонний звук, легкий неуловимый рокот. Он ненавязчиво переходит в равномерный гул, а затем в нестерпимый грохот. Мерцающие огни резко снижаются. Еще секунда – и их отблески начинают сливаться с феерией огней посадочной полосы, вносят свою гамму в искрящиеся алмазами изломы ледовых глыб, и вот уже рычащая громада челнока несется на нас, а корма его окутана жарким пламенем, которое быстро опадает. Следует энергичный резкий хлопок – это заработали тормозные дюзы. Одновременно раскрываются два громадных полосатых парашюта. Несколько секунд они торчат исполински раздутые, как нелепые, привязанные к земле зонтики, затем быстро опадают. Суровый свистящий ветер мнет и скручивает их, как щенок, терзающий старую половую тряпку, и относит в сторону. На своих здоровенных лыжах челнок скользит по полосе легко и свободно, чем-то похожий на фигуристку, катающуюся по льду, раскинув руки и отведя ножку. Сделав изящный пируэт, он застывает на месте.