Но у двери в дальнем конце кухни ждал кое-кто еще.

– Ну надо же, какой сюрприз.

Он вздохнул.

– Доброе утро, мама.

День и впрямь начинался так, словно он вернулся в свою юность. Ишиль стояла на высоком пороге в дальнем конце кухни, на расстоянии двух ступенек от плит пола, словно на подиуме. На лице – полный макияж, тело – в платье, которое дома она обычно не носила. Не считая этого, госпожа Эскиат выглядела безупречной копией матери, с которой ему приходилось сталкиваться много лет назад, приползая домой «после вчерашнего».

Он вытащил табурет из-под стола и сел.

– Только с вечеринки?

Ишиль с царственным видом спустилась в кухню. Ее юбки шуршали по полу.

– Вообще-то этот вопрос должна задавать я. Ведь ты где-то шлялся всю ночь.

Рингил взмахнул рукой.

– Только не говори, что в таком виде сидела дома.

– У твоего отца были гости из Канцелярии. Говорили о вопросах государственной важности. Они еще не ушли.

– Что ж, приятно знать, что я не один работаю допоздна.

– Это теперь так называется? – Теперь она стояла по другую сторону стола от него. – «Работать»?

– В каком-то смысле, да.

Ишиль одарила его ледяной улыбкой.

– А я думала, ты просто совокуплялся с бывшими знакомыми.

– Есть разные способы добывать сведения, мама. Если тебе нужен более традиционный подход, надо было держаться отца с его головорезами.

– Скажи мне, – любезно проговорила она, – что позволили узнать твои оригинальные методы о местонахождении Шерин?

– Немногое. Двери в Соленый Лабиринт сомкнуты плотнее, чем сфинктер у священника. Мне понадобится время, чтобы разобраться. – Он ухмыльнулся. – Так сказать, смазать проход.

Она отпрянула, надменная как раздраженная кошка.

– Фу! Обязательно быть таким вульгарным, Рингил?

– Что, стыдно перед слугами?

– В каком смысле?

Рингил махнул рукой себе за спину, указывая на девчонку у котла, но когда он повернулся, оказалось, что служанка тихо ускользнула и оставила его наедине с Ишиль. Что ж, он не мог ее винить. Темперамент госпожи Эскиат вошел в легенды.

– Забудь, – проговорил он устало. – Короче говоря, я продвигаюсь, но медленно. Такие вот новости.

– Он все равно хочет с тобой повидаться.

– Кто?

– Твой отец, разумеется. – Тон Ишиль стал напряженным. – Ты хоть слово услышал из того, что я сказала? Он наверху, вместе со своим гостем. Они ждут тебя.

Рингил опустил локти на стол. Расположил предплечья под углом друг к другу, сомкнул пальцы и взглянул на получившийся замок. Потом спросил с тщательно выверенным безразличием:

– В самом деле?

– Да, Гил. И он не в лучшем настроении. Так что идем.

Долгий шелест ее юбок по полу внезапно показался таким неприятным, что Рингил заскрипел зубами. Ишиль дошла до края стола и поняла, что сын не собирается за ней следовать. Она повернулась и устремила на него суровый взгляд, хорошо знакомый по прежним временам. Он не посмотрел ей в глаза.

– Ты идешь или нет?

– Угадай с первого раза.

– Гил, что это такое? Ты обещал…

– Если Гингрен хочет со мной поговорить, пусть спускается сюда. – Рингил взмахом руки указал на пустое пространство между ними. – Тут достаточно уединенно.

– Хочешь, чтобы он привел гостя в кухню?! – с искренним ужасом спросила Ишиль.

– Нет. – Теперь Рингил взглянул на нее. – Я хочу, чтобы он отвязался от меня на хрен. Но если не получается, давай посмотрим, как сильно ему хочется со мной поговорить, да?

Она постояла еще пару секунд, а потом, когда он не отвел глаза и остался неподвижным как камень, быстро и без единого слова вышла, поднявшись по ступенькам. Рингил проследил за ней, чуть изменил позу, ссутулился и окинул пустую кухню взглядом, словно искал в ней свидетелей, публику. Потер ладони, вздохнул.

Вскоре давешняя служанка вернулась, соткавшись из пустоты у него за плечом с молчаливой, скучной деловитостью, от которой Рингил вздрогнул. В руках она держала деревянную кружку с крышкой, из-под которой выползали струйки пара.

– Чай, мой господин, – прошептала девочка.

– А, ну да. – Он моргнул и подавил дрожь. – Ты не могла бы не подкрадываться ко мне вот так?

– Простите, мой господин.

– Ладно. Поставь сюда.

Она подчинилась и ушла так же бесшумно, как возникла. Он дождался, когда служанка исчезнет из вида, открыл крышку и ссутулился над чашкой, вдыхая. Пар с ароматом горькой зелени струился из нее, тепло поднималось от поверхности воды, в которой заваривались травы; к его воспаленным глазам будто приложили мягкое полотенце. Отвар был слишком горячим для питья. Рингил уставился на искаженное, темное отражение собственного лица в чашке, заключил свое зыбкое подобие в ладони, словно опасаясь, что оно выкипит и растает в воздухе, как обвивающий его пар. В конце концов он осторожно отодвинул кружку, медленно опустился вперед, упершись подбородком в столешницу, прижавшись щекой к вытянутой руке, и устремил рассеянный взгляд вдоль стола, на противоположный конец кухни.

Услышал, как они идут.

Раздалась тяжелая поступь – и внезапно Рингил услышал что-то еще, тихий отголосок колдовской ясности, который он, быть может, подцепил там, в предрассветном тумане, какое-то наследие зловещего смеха, что коснулся его мимоходом, будто приглашая сойти с дороги и отправиться следом, и все еще раздавался где-то под сводами черепа, подсказывая, чего ждать. Впрочем, это мог быть последний вздох крина, галлюцинаторный эффект, хорошо знакомый тем, кто его употреблял. Так или иначе, позднее окончательно протрезвевший Рингил не сможет избавиться от воспоминаний об этом чувстве, которое было почти знанием и пришло одновременно с тенями, сгустившимися в дверном проеме и приближением звука шагов. Предчувствие заставило его оторваться от стола, выпрямить спину, сосредоточиться – но движение пробудило хмельную усталость, которая в некотором роде напоминала смирение…

– Ну, привет, Рингил, – громким голосом заявил Гингрен, спускаясь в кухню, но в его сердечном тоне ощущалась фальшивая нота, будто он споткнулся на пути. – Твоя мать сказала, что мы найдем тебя здесь.

– Похоже, она была права.

Отец и сын посмотрели друг на друга, словно дуэлянты перед навязанным им поединком. В кухне с низкими потолочными балками Гингрен выглядел особенно крупным, массивным; за прошедшие годы он чуток раздался в талии, совсем как Миляга, и лицо его от хорошей жизни и возраста – и, предположил Рингил, от нынешней бессонной ночи – чуть обрюзгло и утратило былую отточенность черт. Однако если не обращать на это внимания, в целом он почти не изменился. Взгляд такой же суровый, без тени подлинных сожалений. Отец, как ни выискивал в сыне перемену, найти ее не сумел – хотя, если откровенно, за минувшие после возвращения Рингила дни Гингрен не особо к нему приглядывался. Они, разумеется, были обречены сталкиваться в разных частях дома, и, как правило, один из них разговаривал с кем-то другим, служившим преградой и барьером, а также поводом выдавить из себя лишь невнятное приветствие, прежде чем пройти мимо. Их распорядок дня совпадал не больше, чем в юности Рингила, и никто из домочадцев, включая Ишиль, не пытался сблизить их сильнее, чем выходило само по себе.

Но теперь…

Теперь давешнее предчувствие рухнуло на него, как содержимое лопнувшего мешка. В кухню вошел легконогий и стройный, невзирая на посеребрившие виски годы, Мурмин Каад.

– День добрый, мастер Рингил.

Рингил застыл, напряженно выпрямив спину.

– Ха! Язык проглотил. – Впрочем, Гингрен был – и, наверное, в каком-то смысле остался – воином, поэтому знал, как понимать неожиданное оцепенение сына. Он махнул рукой Кааду, предупреждая, чтобы тот оставался на месте. – Лорд-судья Каад здесь по моему приглашению, Рингил. Он хочет кое о чем поговорить с тобой.

Рингил пристально глядел в одну точку.

– Тогда пусть говорит.

Короткая неуверенная пауза. Гингрен кивнул, и Каад подошел к дальнему концу стола. Театральным жестом вытащил из-под него один из грубых деревянных табуретов и сел, изображая ироничное великодушие ввиду отсутствия церемоний и бархатной обивки сиденья. Поправил складки одеяния, подвинулся ближе к краю стола и опустил на поцарапанную столешницу руки, сцепленные в свободный замок. На одном из пальцев выделялся серебряный перстень с золотой инкрустацией и крестом городской Канцелярии.