– А ты совсем некрасивая. Вся серая.

– Я в курсе, – флегматично ответила я. – Вредно читать при плохом освещении. Я раздвину занавески?

– Я ненавижу свет.

Так твердо сказано, что настаивать бесполезно. Светобоязнь жителей этого дома просто поразительна. И странна. Хотя, может, и не очень странна. У всех свои причуды, и хватит думать об этом. Я раскрыла учебник.

– Приступим.

Последующий час был непрерывной борьбой между моим упорством и стремлением Колина меня игнорировать. Его губы кривились, но и мои – незаметно – тоже. Возможно, его невежество было лишь притворством, но я начала с первых страниц учебника, разъясняя ему простейшие арифметические действия. Он выражал тоску всем своим видом. Вероятно, я уже могла позволить себе уйти с шансом вернуться завтра. Но желание сбежать пропало. Да, здесь, в этой комнате, я ощущала тоску и дискомфорт, но и за ее пределами мне не стало бы намного лучше. Я начала испытывать к Колину нечто схожее с тем острым интересом, который почувствовала к Натали. В ней было что-то, вызывающее симпатию, как бы груба она ни была; в нем было что-то отталкивающее, что наверняка ощутилось бы и в случае, если бы он изо всех сил пытался вести себя хорошо. Замкнутое и пугающее существо, он был заточен в теле маленького мальчика, но в холодном блеске его глаз и привычке морщить лоб, в его едких фразах, брошенных мне, проступал угрюмый взрослый. Стали ли причиной его мрачности болезненность и одиночество? Наверное.

Колин заметно устал, и, отложив учебник в сторону, я попыталась разговорить его, но краткие ответы сочились раздражением.

– Почему ты кричал вчера?

– Мне было скучно.

– Только поэтому?

– И чтобы заставить Леонарда побегать.

– Тебе нравится его внимание?

– Мне нравится его беспокоить, – Колин смотрел в потолок. Ответив, он каждый раз плотно сжимал губы.

– Разве ты не любишь его?

– Конечно, нет. Чего ты смотришь на меня? Он мне не отец.

Я перевела взгляд на сомкнутые занавеси.

– Ты часто выходишь погулять?

– Я никогда не выхожу наружу.

– Нежели тебе нравится лежать целыми днями в этой комнате?

– У меня болят глаза, голова, ноги. У меня нет сил на прогулки, – огрызнулся он, и мне стало жаль его. Как он живет вот так, один в темноте? Сомневаюсь, что Леонард посещает его часто.

– Ты проводишь много времени в одиночестве…

– Так лучше всего. Хотя я не возражаю, когда приходит Леонард.

Я не должна была спрашивать, но спросила:

– А Натали навещает тебя? – и закусила губу.

Он помедлил несколько почти незаметных секунд, прежде чем ответить:

– Иногда.

Даже если бы я не слышала, как жестоко Натали отзывается о нем, я догадалась бы, что он лжет.

– Редко, – уточнил он, но в его глазах читалось отчетливо: «Никогда».

Лицо Колина сморщилось, потом разгладилось. Я не знала, как продолжить наш шаткий разговор, но Колин спросил:

– Ты же видела ее?

– Да.

– Она тебе понравилась? – поинтересовался он и едва заметно улыбнулся.

– Очень.

– Все любят Натали, – довольно констатировал Колин, и я поняла, что нащупала первую ниточку к его маленькой, прячущейся в кокон душе. – А Натали… – продолжил он и сразу стал мрачнее тучи, – …говорила что-нибудь обо мне?

«Маленькое чудовище… подумай, как справиться с ним».

– Нет, ни…

– Врешь! – перебил он меня на середине слова, дернувшись всем телом от ярости. Я замерла, ожидая взрыва истерики, но он только упал на подушку, зажмурил глаза и захныкал: – Я устал, убирайся, оставь меня в покое, уходи, видеть тебя не хочу!

Я поспешно встала и взяла свою свечу.

– До завтра, – сказала я мягко, подавляя страх и неприязнь.

Я уже закрывала за собой дверь, когда он потребовал:

– Подойди ко мне.

Я приблизилась, двигаясь сквозь свое нежелание как в густом сиропе, задерживающем движения. Колин протянул ко мне левую руку, приподняв ее над одеялом с видимым усилием.

– Дотронься, – приказал он сквозь зубы.

Когда я мысленно повторила это слово, мое сознание завращалось в вихре ужаса. Мое отвращение было столь же мучительно, сколь и необъяснимо, и в подмышках выступили капли холодного пота. Я вдруг вспомнила, какой осторожной я была с ним все время. Лишь бы не сказать что-то, что вызовет его ярость; лишь бы случайно не прикоснуться к нему.

Полуприкрыв глаза, Колин наблюдал за мной и видел насквозь, каждую мысль в моей голове, вспыхивающую и сгорающую быстро, как спичка. Он испытывал меня, а я не понимала, как и почему…

Я зажмурила глаза и дотянулась до его холодных пальцев, сжала их, тонкие, слабые и безжизненные, как побеги увядшего растения. У меня возникло чувство, будто я стою на рельсах перед мчащимся на меня поездом…

– Достаточно.

Он освободил свою руку, которую, в противодействие самой себе, я стиснула слишком сильно. Я открыла глаза. Ничего плохого со мной не случилось. Но что могло? Ничего. Абсурдно…

– До завтра, – ровно произнес Колин.

– До завтра, – механически повторила я и вышла, ощущая спиной его сверлящий взгляд. Думаю, Колин был изумлен не меньше меня.

Свет от свечи в моей руке дрожал на стенах. Я дошла до лестницы и села, почти упала, на верхнюю ступеньку. Непонятная реакция. Я едва не плакала. Мне хотелось убежать прочь из этого дома и не возвращаться. Никогда больше не видеть жуткого ребенка, мистера Леонарда, глупой Марии, гадких и пустых Уотерстоунов, суетливой миссис Пибоди и даже Натали, хотя насчет Натали я обманывала себя. Ее я хотела увидеть, и особенно в момент, когда ощущала себя неуверенной и слабой.

В поисках спокойствия я спустилась в кухню, где витали запахи корицы и хлеба. Тусклый свет пасмурного дня, льющийся в широкое окно, показался очень ярким. Я постояла возле окна, наблюдая, как по небу медленно ползут серые облака.

– Чашку чая и булочку, – сказала Миссис Пибоди, кинув на меня внимательный взгляд поверх круглых стекол ее очков. – Чтобы привести нервы в порядок.

– Да уж, привести нервы в порядок мне сейчас необходимо, – согласилась я, подавленно улыбаясь.

Я села за стол и положила ладони на его гладкую деревянную поверхность. Сумеречные события с Колином показались нереальными или случившимися не со мной.

– Я вижу, первое занятие прошло успешно, – заметила миссис Пибоди, поставив передо мной чашку и тарелку с еще теплой булочкой.

Я молча покачала головой.

– Нет так уж, миссис Пибоди.

– Лучше обычного, – это было одновременно и возражение, и одобрение. – Вы бледны, но не более, чем утром. И вы не убежали от мастера Колина в слезах, как часто поступали девушки, бывшие до вас.

Я сделала глоток чая и надкусила булочку, хоть есть мне совсем не хотелось.

– Очень вкусно, миссис Пибоди. А много было девушек… до меня?

– Шесть. Беатрис, Виктория, Эмили, Каролина и… я всегда забываю ее имя… Летиция. И Агнесс.

Я не удержалась от вздоха. Добавится ли к этому списку изгнанных мое имя?

– Дольше всех продержалась Агнесс. Нрав у нее был стальной. Они столкнулись с мастером Колином как два меча – кто кого разобьет. Беатрис была глуповата и, я подозреваю, выпивала… уж слишком подозрительно блестели ее глаза по вечерам. И чаю, если уходила пить его в свою комнату, никогда не наливала больше половины чашки. Видать, у нее было, чего добавить. Виктория с первого дня начала плакать, как ей все здесь не нравится, и на третий попросила расчет. Мисс Натали издевалась над ней каждый раз, как видела, и даже крикнула что-то обидное ей вслед, когда Немой увозил ее. У Каролины были белые волосы и синие глаза. Она была похожа на куклу и почти всегда молчала. Эмили все время пила чай. Выпила наш месячный запас за неделю, прежде чем я спохватилась. Она была странная. Отвечала невпопад и украла три ложки. И если бы господские, серебряные, а то самые простые. Зачем? Летиция… про Летицию я что-то вообще ничего не помню. Пару дней слонялась тут, как призрак. Мне иногда мерещилось, что она сквозь стены ходит.