— У нас нет к нему ни малейших претензий, — скзэал Козлов. — Мне нужно кое о чем расспросить его, только и всего.

— Ах, так?..

— Не сомневайтесь. Он проходил свидетелем по очень давнему делу, мне кажется, еще до организации вашего института, а вот сейчас создалась необходимость некоторых уточнений. Кстати, в вашем институте, конечно, есть просмотровый зал? Тогда вот что… Я пройду к Дейнеке сам, а вас попрошу организовать закрытый просмотр одной пленки.

— Закрытый для кого?

— Для всех, — сухо сказал Козлов, — кроме Дейнеки.

— Будет сделано.

— Я вернусь вместе с Дейнекой минут через тридцать. Пусть ваш киномеханик проверит к этому времени аппаратуру.

— Весь к вашим услугам, — сказал Дейнека, садясь рядом с Козловым.

— Я приехал из Москвы, Юрий Васильевич, по делу, которое вас, вероятно, удивит. Меня просили узнать, что вы помните о некоем Горбунове Афанасии Петровиче… Дело давнее, я понимаю, что вопрос для вас неожиданный.

— Да, давнее, очень давнее. Но меня не удивляет вопрос… Афанасий Петрович был человек особенный. Не скажу, что каждый день, но уж через день я вспоминаю его по самым различным причинам. Я, например, ему многим обязан в своей работе.

В этот момент комнату перерезан широкий цветной спектр. Свет шел от потолка семью яркими полосами. Юрий Васильевич подбежал к двери и крикнул:

— Миша, Славик! Начинайте заветную!

Юрий Васильевич вернулся к своему гостю и, проведя рукой по жиденьким сваглым волосам, спросил:

— Так почэму же вы заинтересовались Афанасием Петровичем?

Козлов не успел ответить. Дверь широко открылась, и большой стол на роликах медленно въехал в комнату. Он весь был установлен рядами пробирок в пластмассовых штативах. Распоряжался всем Миша. Вот от стола протянулись к электрическому щиту провода. Козлов обратил внимание, что стол был установлен поперек цветной полосы и красный свет упал на первый ряд штативов с пробирками.

— Вы обязательно должны присутствовать при эксперименте? — спросил Козлов Юрия Васильевича.

— Не обязательно. Миша, а где Славик? — спросил он неожиданно строгим голосом.

— Его не будет сегодня. Славка занят автоматизацией конвейера штаммов.

— Ну, тогда ты сам здесь командуй.

Козлов поднял с пола портфель и вышел на лестницу. По другую сторону площадки располагались лаборатории. Юрий Васильевич попросил обождать и, пройдя мимо него, быстро оделся. Сквозь полуоткрытую дверь Козлов увидел несколько осциллографов и в деревянном станке большую собаку, опутанчую сетью проводов.

В главном корпусе все было готово. Козлов усадил Юрия Васильевича в пустом зале, а сам ушел в комнату киномеханика.

— Заправьте эту пленку и будете свободны, — сказал Козлов киномеханику, доставая из портфеля катушку.

Козлов запустил киноаппарат и прильнул к окошку. Мелькнули силуэты самолетов, пальмы, здания. В середине зала одиноко белела голова Юрия Васильевича. Вот пленка окончилась. Козлов торопливо перемотал ее на свою бобину и прошел в зал. Юрий Васильевич неподвижно сидел в темноте.

— Момент взрыва вы видели? — спросил Козлов.

— Да, лицо…

— Это Афанасий Петрович Горбунов?

— Несомненно.

— Я привез фотографии, снятые через фильтр, хотите взглянуть? — спросил Козлов, раскрывая портфель.

— Нет, — быстро сказал Юрий Васильевич. — Не нужно…

— Что вы обо всем этом скажете?

— Я их ожидал…

— Вы догадываетесь, что это за аэродром?

— Да, это форт-фляй… Атака четырнадцатого ноября.

Козлов почувствовал, что у него задрожалим колени. Непроизвольно присел на стул.

— Да, четырнадцатого… откуда вы знаете?

— Теперь знаю.

— И вам все ясно?

— Далеко не все…

— Это вы, Юрий Васильевич? Это вышло из стен вашей лаборатории?

— Да… Но это моя внутренняя уверенность, вот здесь… — Юрий Васильевич смутно белевшей рукой показал на свою грудь…

— Меня интересует… — начал было Козлов, но Юрий Васильевич не ответил. Он сидел перед серым прямоугольником экрана, и картины прошлого одна за другой возникали перед ним с удивительной ясностью. Когда же это началось? Чуть ли не с первых же дней в Рубежанске. Больше двадцати лет назад…

Последуем же за Юрием Васильевичем в то далекое от сегодняшнего дня время. Мы имеем некоторую возможность дополнить его воспоминаниями и теми эпизодами, участником которых он не был. Ну таких добавлений будет очень немного. Итак, мы начинаем…

— Лишь бы не трупы… Только бы не трупы! — думал Юрий Васильевич, поднимаясь по крутой каменной лестнице Рубежанского медининского института.

Вряд ли Козлов узнал бы в этом молодом человеке суховатого, осторожного ученого, которого он оставил в кинозале наедине с воспоминаниями. Широко ступая через ступени леснтицы — иной раз через две — Юрий Васильевич уже миновал третий этаж, как вдруг ему навстречу застучала каблуками девушка в белом халате: она несла деревянное блюдо, прикрытое марлей.

— Привет даме в белом, — взмахнул рукой Юрий Васильевич, отступая в сторону, чтобы пропустить девушку. Но она сделала движение в ту же сторону, что и Юрий Васильевич, и он грудью натолкнулся на блюдо в ее pyкax. Легкий сквознячок приподнял марлю и… Юрию Васильевичу вдруг стало нестерпимо жарко, ком подступил к горлу… Девушка внимательно посмотрела на Юрия Васильевича и испуганно спросила:

— Что с вами?

— Да, так, ничего…— медленно ответил Юрий Васильевич, пропуская девушку, но та остановилась прямо против него.

— Может быть, вам помочь? Да вам плохо! — затараторила девушка, но Юрий Васильевич вдруг бросился вверх по лестнице, пробежал длинный коридор и, вбежав в лабораторию, быстро повернул ключ в замке. Один раз и второй. По другую сторону двери остался мир медицины, осталось это страшное, страшное, страшное блюда, зиявшее перед его глазами всей полнотой красок: и потрясающей белизной, и нестерпимой желтизной, и бездонной багровостью застывшей крови. Да, на блюде лежал мозг, человеческий мозг, в этом не было сомнения!

А четвертый этаж просыпался. В левом крыле помещалось общежитие студентов, из туалетной комнаты уже доносилось: «Кони сытые бьют копытами,..». А на черной лестнице хлопали чьи-то туфли. Это силач Нападенский выжимал «за локотки» желтоклювых вместо гири. Загудела дверь кафедры гистологии. «Опять Захар ключ потерял, — догадался Юрий Васильевич. — Все, открыл». Мерный топот донесся в открытую форточку: не работу топали военнопленные японцы. Юрий Васильевич выглянул в окошко, увидел ленту асфальта, густую зелень, красный флаг над зданием обкома и надо всем темно-синее безоблачное небо.

Столовая помещалась в полуподвальном этаже, но в этот час дня сквозь небольшие окна било такое ослепительное солнце, что Юрий Васильевич невольно зажмурился.

— Прокофий Иванович, получите блюда, — крикнула повариха в замасленном халате. К широкому окошку поспешил человек настолько странный, что Юрий Васильевич, засмотревшись на наго, столкнулся со студенткой, несущей полные тарелки горячего супа,

Все столики были заняты, кроме одного, за которым важно восседал похожий на мальчика доцент. Юрий Васильевич его уже знал, то есть знал, что это доцент и заведующий кафедрой, и вежливо ему поклонился.

— Садитесь сюда, — радушно указал доцент на стул. — Вам подадут.

— Я уж сам, — сказал Юрий Васильевич, — меня ведь тут не знают.

— Тоня! — начальственно сказал доцент-мальчик. — Подайте нашему новому ассистенту.

Странный человек, получавший свои «блюда», обернулся на голос и посмотрел на Юрия Васильевича.

Доцент, с видимым огорчением расставшись с подливкой, залпом выпил стакан компота и, взглянув на часы, обронил:

— Спешу на вскрытие. Приятного аппетита.

— И вам также, — невпопад ответил Юрий Васильевич.

Странный человек приковылял к его столу и со стуком поставил прямо посредине ведро с кашей, потом так жe ковыляя, вернулся к окошку и принес поднос, весь уставленный тарелками. Тарелок было двенадцать. Человек этот казался горбатым, но он не был горбат; он казался низенького роста, но у него был мощный торс и могучие руки. Большая голова, волосы коротко острижены, не густы, черны, с сединой. Лет ему было игкач не меньше пятидесяти. Лицо исполосовано рубцами, а правой ноздри и вовсе нет.