Литмир - Электронная Библиотека

– Боже, Фелиция, – не удержался от изрядно надоевших всем, в том числе и ему самому, нравоучений Зигфрид Шауфенбах, – как же можно так напиваться, ведь ты же – девушка?!

– Папа, – наливая полный стакан пива, вяло прореагировала на отпущенное в ее адрес замечание Фелиция, – я же сказала тебе, что выхожу замуж за… за этого… Ганса… Что тебе еще нужно?! Мы же можем позволить себе немного поразвлечься?

– Мне казалось, – присаживаясь рядом с дочерью, не без тени сомнения произнес Шауфенбах, – что Ганс – довольно воспитанный молодой человек, чуждый всех этих сомнительных развлечений… Когда ты знакомила меня с ним, мы так долго разговаривали про живопись и киноискусство…

– Папа, твоя наивность меня просто поражает! Неужели ты думаешь, что человек, способный говорить об искусстве, не может быть алкоголиком?

– Но он, я надеюсь, не алкоголик?

– Кто?

– Твой Ганс?

– При чем здесь Ганс, папа. Что ты заладил: Ганс, Ганс. Нет у меня никакого Ганса, понимаешь? Нет, и никогда не было!

– То есть, как это не было, – изумился Зигфрид Шауфенбах, – а с кем же я разговаривал тогда две недели тому назад?

– А-а-а, ты имеешь в виду этого кучерявого, – ехидно улыбнулась Фелиция,– хочешь правду?

– Конечно, – предчувствуя нечто неприятное, нехотя согласился Шауфенбах и, чтобы хоть как-то потянуть время, добавил, – Клара сегодня пыталась вскрыть себе вены, но, слава Богу, все обошлось…

– Это неудивительно, ведь она точно такая же лгунья, как и я!

– То есть? – нахмурился Шауфенбах.

– Папа, постарайся понять меня правильно: мне чертовски надоела затеянная нами игра!

– Кем “нами”?

– Гретхен, Кларой и мною.

– И что это за игра?

– Это игра в замужество. Понимаешь, Грет… ну, в общем, Гретхен предложила нам, чтобы ты не волновался, сказать тебе, что мы, все трое, собираемся замуж. Она считала, что это успокоит тебя, и поэтому, следуя нашему уговору, я и привела в дом этого Ганса. Знаешь, папа, если честно, я видела его первый и последний раз в жизни. Он – фу! – он такой чистюля, что мне даже противно. Прости, быть может, мне не следовало этого говорить, но, мне кажется, что так оно будет намного справедливее. А сейчас, извини меня, я очень и очень хочу спать. Не говори Гретхен, что я ее заложила, и, пожалуйста, дай мне из холодильника еще одну баночку пива…

***

В парикмахерскую Зигфрида Шауфенбаха вошел совершенно незнакомый ему молодой человек. Зигфрид Шауфенбах, бросив беглый взгляд на посетителя, совершенно отчетливо осознал, что этот визит будет носить если не эпохальный, то по крайней мере довольно запоминающийся характер. Чтобы оправдать это первое, неизвестно почему возникшее у него при виде молодого человека ощущение, парикмахер начал безостановочно тараторить. При этом ему было абсолютно все равно, что мог подумать о нем неподготовленный посетитель. Ему просто очень хотелось говорить, и он делал это, хоть и взахлеб, но элегантно и немного аллегорично.

– Позвольте рассказать вам одну, по моему мнению, весьма поучительную историю, я бы даже сказал – притчу, – зловеще клацнув ножницами в нескольких сантиметрах от правого уха посетителя, произнес парикмахер.

Молодой человек не без опаски скосил взгляд в сторону Шауфенбаха, однако, заметив широкую улыбку на лице последнего, нехотя согласился.

– Конечно, рассказывайте.

Руки Шауфенбаха задрожали сильнее обычного. Если бы молодой человек был постоянным посетителем парикмахерской, он бы непременно заметил это. Однако этот молодой человек попал сюда совершенно случайно и потому не замечал того, чего не мог бы не заметить даже местный слепой. Иные слепые бывают куда прозорливее, чем прочий зрячий!

– В одной небольшой деревушке, – ловко, хотя и немного раздраженно манипулируя ножницами, продолжил между тем Зигфрид Шауфенбах, – проживали три весьма привлекательные молодые особы. Не знаю, были ли они сестрами или нет, но факт остается фактом – ютились они под одной крышей и занимались тяжелым крестьянских трудом. Вам ведь не обязательно знать, были ли они сестрами или не были? – как-то неестественно выгнув шею, заглянул в глаза посетителю чудной парикмахер.

– Не обязательно, – вяло отреагировал молодой человек.

– Важно то, – сфокусировав взгляд на сонной артерии клиента, проронил Зигфрид Шауфенбах, – что жили они не очень весело, и единственным развлечением девиц были, конечно же, незатейливые любовные похождения. Молодые люди, наслышанные о фривольном характере неразлучной троицы, наведывались к ним с извечной периодичностью. И это, по правде сказать, устраивало всех. Лишь одно обстоятельство доставляло девушкам серьезное неудобство. Для того, чтобы приступить к любовным утехам, им приходилось уводить своего гостя из тесного и неудобного жилья на сеновал, в котором, за неимением другого места, проживал старый и очень сильно обиженный на мир осел. Не знаю, кто из девушек первой догадалась, дабы не смущать своих воздыхателей, завязывать в необходимых случаях ослу его излишне печальные глаза, но с некоторых пор эта незатейливая процедура прочно вошла в традицию. И если на сеновал заходила одна из наших трех героинь и держала в руке черную повязку, осел с ужасом начинал понимать, что вскоре его ждет очередное ненавистное испытание. И дело было не столько в том, что за долгие годы он, естественно, привязался к этим неопрятным, но таким милым девчонкам, и по-своему ревновал их. Дело было в другом. Ему сильно не нравилось его унизительное положение. Ему не нравилось, что все, начиная от его собственных неразлучных красавиц-хозяек до их недалеких ухажеров, держали его за осла. Они ведь просто могли на некоторое время отвязывать веревку и выпускать его на улицу, но они почему-то предпочитали завязывать ему глаза. Быть может, они хотели, чтобы он все же кое-что знал?

От произнесенных фраз и зародившихся подозрений Зигфриду Шауфенбаху стало не по себе. Рука, парикмахера дрогнула. Ножницы с характерным неприятным звоном стукнулись о покрытый керамической плиткой пол. Лицо посетителя побледнело. Парикмахер наклонился, поднял упавшие ножницы, отложил их в сторону и, взяв в руки другие, неожиданно спросил:

– Возможно, они хотели показать ослу, что совсем не стремятся к одной единственной истинной любви?

– Возможно, – поглядывая в сторону выхода, пролепетал посетитель.

– И что, вы думаете, произошло дальше? – вновь воодушевился Зигфрид Шауфенбах.

– Не знаю, – пробормотал коротко остриженный, но очень сильно напряженный клиент.

– А дальше произошло вот что, – зачем-то вооружившись двумя ножницами, победоносно провозгласил Зигфрид Шауфенбах, – как-то на сеновал, где не было никого, кроме приснопамятно-многострадального осла, совершенно случайно забрел неизвестный молодой человек. Шел дождь, и молодой человек, решил, по-видимому, просто переждать его. Присутствие осла и его не менее смурной, чем рызыгравшаяся непогода, взгляд не смутили непрошенного гостя. Вошедший снял с себя мокрую одежду, аккуратно развесил ее и, присев рядом с ослом, закурил папиросу. Сделав несколько затяжек, молодой человек неожиданно повернул голову и пустил добрую струю дыма в зазевавшуюся ослиную морду. Слезы жесточайшего разочарования проступили на подслеповатых ослиных глазах. На какую-то долю секунды осел замешкался, после чего, совершив умопомрачительный кульбит, резко выбросил вперед два смертоносных копыта… Удар пришелся молодому человеку в висок… Бездыханный, он упал на окрасившееся в ярко-красный цвет сено…

Не успел парикмахер закончить последнюю фразу, как вдруг только что покорно внимавший его повествованиям клиент выскочил из кресла и, оттолкнув в сторону обалдевшего от неожиданности Зигфрида Шауфенбаха, припустил к выходу. Клацая зажатыми в обеих руках ножницами, разгневанный парикмахер выбежал на крыльцо .

– Деньги, негодяй, ты забыл заплатить мне деньги! – крикнул он так громко, что игравшая с кошкой на противоположной стороне улицы маленькая девочка горько заплакала.

7
{"b":"668378","o":1}