© Гуляева О., 2015

© Загидулина Е. М., 2015

© Загидулина Т. А., 2015

Поэзия Ольги Гуляевой – то, что называют омутом. Под строгой, отчётливой огранкой строки скрываются водоворотики, в дальнейшем превращающиеся в сплошную воронку, затягивающую читателя. Да так, что у него только два выхода: выбравшись, отринуть навсегда, либо погрузиться в мироощущение поэта, принять его до конца, до последнего выдоха, уже регулируемого автором. Постараемся понять, почему так получается: магия ли здесь умелого проецирования личности поэта или нечто более общее, цепляющее каждого?

Чего мы, собственно, от поэзии хотим? Виртуозности её исполнения? Новых, необычных рифм? Сочности образов? В этой книге всё это есть: при том – несправедливо легко, как будто поэт всего-на-всего погладила утюжком мужскую рубашку. Вызова? Хулиганства? И этого предостаточно! От мелкого до на грани. Здесь вам не очередная мисс чего-то там на подиуме, здесь городской двор с теми простыми правилами отношений, за которыми либо честно, либо в глаз. Однако любители поэзии маргинальной обломятся, ибо тут не игры, а самая что ни на есть трудная суть вещей, в которую поэт нас приглашает. Не нравится, не кушайте. А пришли, вам расскажут, как бывает на самом деле. А на самом деле, знаете ли, кругом не Париж, если что.

В поколении восьмидесятников выкристаллизовалась удивительная часть интеллигенции, научившейся на фоне официальной пропаганды выискивать крупицы правды между строк, пропетых нелощёными голосами, видеть её, например, в аллюзиях рок-эстрады. Она ровно, не шелохнувшись, пусть и оцарапавшись – проплыла в ледосплаве лжи и газетных уток, направляемая словами Шукшина «Нравственность есть правда», мурлыкая под нос песни Галича, принимая как ушедшую эпоху, так и новое время. Для поколения, родившегося в 70-х, Кормильцев, Летов, Цой не просто фамилии, а маяки и уроки. Потому что это на удивление легко обучающееся и любящее учиться поколение. Уже отчужденное от наивности предшествующего и почти чуждое прагматизму последующего.

Голос Ольги Гуляевой – это его голос, но что удивительно, сохранивший вневременную женственность. Пусть угловатую – родом из городского двора, но, может быть, именно поэтому последовательно мудрую, исцеляющую где подорожником, где резким «не реви!». Настолько свою, понятную, невыдуманную, и всё же – остающуюся загадкой.

Из сказанного, наверное, понятно, почему к своей первой серьёзной книге автор не спешила. Несмотря на многолетний стаж стабильного позиционирования своего творчества, побед в литературных конкурсах, лауреатств, вереницы публикаций, тонких пробных книжечек, ей необходимо было выпестовать именно такой голос, взять именно такие ноты, чтобы, сирене подобно, заманить, затянуть в омут той правдивой интонации, которая бы достучалась в тысячи сердец.

Не виляя, не играясь, манера творчества стартовала сразу, недаром в последнем цикле этой книги автор представляет свои детские стихи, датируемые стыком конца 70-х – начала 80-х. Раздробив книгу на разделы, с того или иного угла заходя, поэт отражает различные состояния своего анализа действительности: разновидности лирики, раздражительности, патриотизма, социальности, иронии. Но в каждом стихотворении запрятана степень горчинки – это связано с тем, что автор реально смотрит на мир и процессы, идущие в нём. При этом автор осознаёт, что мир сам по себе прекрасен, жизнь – ценна, и досадует от того, что не все стремятся это принять: исправить, где возможно; починить, где надломилось. Тем самым отнимают у себя подаренные им чудеса: гордость за отечество, теплоту отношений, заполняя себя мелким, второсортным, загнивающим:

Несомненная удача книги в том, что на фоне плещущихся в ванночке с проявителем панорамных изображений на первый план, порой внезапно даже, выступают обычные люди. Они далеки от совершенства, зациклены на своих проблемах, но оттого и по-настоящему живые, узнаваемые, мало чем отличающиеся от нас, читателей. Проблема «настоящести» перед автором не стоит – для автора настоящим является всё. Какое бы оно ни было: хорошее, плохое ли – важно, что это и есть – настоящее, не выдуманное, ненапиаренное. Каждый из персонажей – слепок эпохи, отличающийся от её расплывчатой невнятности. Такой своеобразной фотосессией, с точки зрения литературоведения, – автор отказывается от имеющих место быть глобализаций, распределений на «маленького человека», «нравственного героя», «отрицательный образ». Ни один персонаж в этой книге не лишний и имеет право быть. Но вот каким ему быть – автор ответа не даст, только подскажет, каким уж точно быть не надо.

Михаил Стрельцов

Рыжая девочка в мини

Солнце по кругу кубарем –

в лужах весь день не остынет.

Бликами расплескалось,

расплюхалось режущим светом.

Едет в трамвае утреннем

рыжая девочка в мини,

Июль перепрыгнул в август,

ей наплевать на это.

Тысячи солнечных зайцев,

плещущихся в лужах,

Летающих в аэропланах,

едущих в кабриолетах…

Снаружи может казаться,

что рыжей никто не нужен.

Веснушками нос сияет –

россыпью медных монеток.

Вечер созрел черносливом.

Сверчок затянул Вивальди.

С небес подхватили кларнеты.

В финале включился ливень.

Лето оркестром рычало

для рыжей девочки в мини,

Чуть слышно плакучие ивы

подтягивали на флейтах.

Фотосессия

Для неё фотосессия стала большим событием,

И она вечерами любуется фотосессией –

Платье новое, плечико чуть открытое.

И она. Несмотря ни на что, ей весело.

И она – рядом с чужим комодиком,

В платье беленьком, и комодик беленький,

Шарфик газовый на плече свободненько…

Улыбается. Унывать не велено.

…Он давно уже живёт с этой глупой курицей

(в Краснодаре, в Липецке или в Питере),

И – представить страшно – они иногда целуются;

Для неё фотосессия стала большим событием.

Изогнулась ножка на белой лесенке,

Но она и не помышляет светить коленями.

А она вечерами любуется фотосессией,

И она его забывает без сожаления.

Он увидит фото и он хорошо подумает,

Он возьмёт билет и вернётся домой из Липецка –

Что ему ловить рядом с этой дурою,

Если здесь красотки с такими лицами.

Фотографии удались, и спасибо за всё фотографу.

И она вечерами любуется фотосессией.

И комодик, и шарфик, и всё по-доброму.

И она. Несмотря ни на что, ей весело.

Выстраивать себя в шеренги и фаланги,

пожрать у бога всё небесное драже,

сказать как в «Брате-2» кому-нибудь «да ладно»,

потом сказать ему – ты что, дружок, уже?..

Убить в себе бобра, не шаркать толстым ножкой,

потом пойти опять чего-нибудь сожрать,

и написать опять дрожащей летней ночью

какую-то фигню в какую-то тетрадь.

Прикинуться змеей и вылезать из кожи,

прикинуться землей, пока не умерла,