В автобусе место Семену досталось у окна за темно-синей занавеской. Строго усмирив в себе волнение, сперва стал всматриваться в мелькавшие вдоль дороги километровые столбы. Когда полегчало, взгляд его сам по себе переметнулся от дороги на пшеничные поля. Но лучше бы ему их совсем не видеть – настолько все заросло. Колосья пшеницы в сурепке было не углядеть, поле полыхало желтым огнем – много ярче, чем в гневных глазах Валентины. Даже сердце от стыда защемило, будто он лично перед этим необработанным полем тоже чем-то сильно виноват… Запущенные поля сменились заброшенными домами в сгубленной людьми деревеньке:
– Прости Господи, ну как после войны, будто Мамай вместе с Гитлером здесь орудовали, – содрогнулся от увиденного разора Семен. – Даже суслики с голодухи все разбежались… На такие страсти насмотришься, и до больницы от переживаний не доберешься… Еще хуже, чем по телевизору. Только в деревне от худых новостей можно в своем дворе за работой спрятаться, а тут и деваться некуда…
Больше в окно он себе не разрешил смотреть – закрыл глаза, сделав вид, что спит, – впрочем, как и остальные пассажиры. В городе Семен вышел около больничной трехэтажной гостиницы, а спящий автобус покатил до автовокзала.
Невезение, похоже, вышло на остановке вслед за Семеном, потому что свободных мест в гостинице не оказалось. Он не стал отчаиваться, решил одну ночь бесплатно перекантоваться в вестибюле. Пока обедал на вестибюльном диване помидорами с салом, каким-то чудом освободилась койка в двухместном «люксе». Своему глухонемому соседу Семен сначала даже обрадовался – если глухой, да еще немой, то и приставать с разговорами не будет. Выданное полотенце в аккурат посерединке пропорционально зияло двумя дырками, подушка напоминала вчерашний тощий оладышек, а гостиничное одеяло до того износилось от времени, что имело свойство немецкого бутерброда – сквозь него, если посмотреть на оконный свет, было хорошо видно дорогу.
К вечеру Семену от соленого домашнего сала страшно захотелось пить. Поскольку вода в коридорном туалете текла ржавая, он спустился на первый этаж к дежурному гостиницы, который оформлял его проживание. Вместо мужика уже дежурила нахальная толстая тетка. Она с радостью разъяснила Семену, что кипятка ему не даст, потому что не обязана услаждать постояльцев «чаями». Гонимый усиливающейся жаждой, Семен узрел через дорогу забегаловку, которая называлась закусочной. Продавщица у стойки оказалась вежливой, но «осчастливить» Семена стаканом чая наотрез отказалась:
– Мы уже закрываемся. Покупайте готовую продукцию…
На витрине Семен, кроме пакетов не то с молоком, не то с кефиром, как ни вглядывался, ничего подходящего не обнаружил.
– Ладно. Продайте мне вон этот ваш… «Снежок»…
Залив жажду содержимым из мятого пакета, Семен отправился в обратный путь. В животе после выпитого «Снежка» угрюмо забурчало от этажа к этажу все громче и громче, а свой коридор Семен уже преодолевал проворным шагом прямиком к туалету.
Вернувшись в номер, Семен повалился на постель. Глухонемой сосед долго его разглядывал, низко нагнувшись над кроватью, а через несколько минут, покопавшись в чемоданчике, понимающе вручил на тонкой длинной ниточке пакетик черного чая «Принцесса Нури». Поскольку прихватить с собой в дорогу спасительную чесоточную мазь Семен второпях не додумался, то теперь смиренно запихал в рот пакетик с чаем и стал его посасывать, мысленно представляя, что это лекарственный леденец, родной брат чудодейственной мази. В засыпающем мозгу успела проскользнуть слабенькая мысль: «Странно как… Ехал в край сердце лечить, которое почему-то перестало болеть, зато сподобило животом маяться… Может, пока совсем не скрючило, оглобли назад домой надо разворачивать?..»
В беспокойных снах Семен всю ночь пытался выскрести из лужи и отнести на стеллаж в пристройку пассатижи с красными ручками. Начинал снова и снова, но всегда безуспешно. Разбудил его страшный грохот. Глухонемой сосед, стоя во весь рост на кровати, комнатными тапочками с громким мычанием гулко хлопал по стене, стараясь попасть в муху. Контуженное насекомое металось со страха под потолком, вместо того, чтобы благополучно затаиться в темноте под кроватью.
– Что я здесь делаю? – спросонья удивился Семен. Изо рта у него торчала длинная нитка, а остатки расползшегося чайного пакетика противно ерзали между языком и зубами. Живот не болел. Вообще больше нигде ничего не болело. До слезных судорог захотелось домой. В деревне сейчас тихо. Люди только начинают пробуждаться. Скоро Валентина пойдет доить корову. Пассатижи в грязи во дворе до сих пор валяются. До его приезда на место в пристройку их никто не положит. Что и говорить, дом без хозяина – сирота. Расчувствовавшись, Семен начал быстро заправлять постель, чтобы без промедления отправиться до автовокзала. Но остановил себя, представив грозный взгляд Валентины. А тут и мыслишка спасительная в мозгу замаячила: сначала он для вида сходит к врачу в поликлинику, и уж только потом, к вечеру, двинется до дома. За ночь и доедет. По правде говоря, и денег, впустую на дорогу потраченных, стало как-то сразу жаль. Коли такими деньжищами Бабанины в экономический кризис разбрасываться начнут, то семье скоро конец придет. На молодых и без того надежи нет, да если и он, хозяин, начнет куролесить… Род Бабаниных переведется, сгинет бесславно, как рой мух в осеннюю пору, на его детях и внуках эдак и закончится… Семену стало совсем стыдно, он собрался и пошел в поликлинику.
К сердечному доктору запись закончилась, как понял Семен, еще на прошлой неделе, но в объявлении на окошке регистратуры черным по белому было написано, что за хорошие деньги к кардиологу можно хоть сейчас попасть, причем – без очереди. Талон же к врачу-терапевту ему, как иногороднему, все же выдали – дополнительный.
– После всех зайдете, – пристыдила его медсестра, когда Семен, утомленный трехчасовым ожиданием, хотел прорваться на прием к своему терапевту.
– Вот она, городская справедливость: вперед всех пришел в поликлинику, а к врачу последним попаду, – слегка возмутился Семен Бабанин, но остался сидеть перед закрытой дверью, потому что терпение, чувствовал, в запасе еще имелось, да и торопиться особо тоже было некуда. После вчерашнего «Снежка» на еду его не тянуло, а до ночного автобуса времени оставалось хоть отбавляй.
Народ у кабинета скапливался всякий разный. Одни сидели со скучными лицами – больные. Другие развлекались созерцанием стен и деталей чужой одежды – любопытные, определил Семен. Некоторые умничали. Одна дородная дама в глубоком возрасте величественно изрекла:
– У каждого врача имеется собственное кладбище.
Сказала и замолчала. Как в рот воды набрала. Сидит и молчит. Смотрит очень внимательно на дверь кабинета. Семена передернуло от ее слов, как от судебного приговора и чесоточной мази, вместе взятых. И другие люди тоже враз потускнели. Медленно поднимались и постепенно уходили, будто кто-то при них неприлично испортил воздух. Семену уходить пока было некуда, он лишь пересел от престарелой дамы подальше в угол, сурово запретив себе не только слушать, но даже смотреть на нее. И стал пытаться думать о добрых и важных вещах – о доме и семье. Но ничего хорошего на ум не приходило. Мысли в голову лезли глупые, если не сказать – страшные, будто кто-то очень злой нашептывал их ему:
– Вот зачем ты, Семен, приволокся сюда? Жену послушал… А собственный ум пропил давно и окончательно? Ведь не хотел ехать… Кто, спрашивается, у тебя вообще в доме хозяин? Ну ради чего ты сюда приперся? Может, деньжонки лишние завелись, девать их некуда стало? Или прогуляться от скуки решил, городскую поликлинику посмотреть? Зато теперь знаешь, как здесь больных людей принимают – в час по чайной ложке, и то не всех… Рецепт волшебный захотел от краевого доктора получить, чтобы таблеточку выпить и сразу здоровеньким стать? Ага. А сам-то хоть разок слышал, чтобы кто-то после поездки в краевую поликлинику выздоровел? Нет. Как помирали, так и помирают. Не подумал серьезно, что смерть у человека не за горами, а за плечами стоит, зачем собой понапрасну рисковать, ведь и ты сам, вконец изработанный, вчера на чужбине мог очень даже легко окочуриться… и кто в таком случае все пять кредитов твоего сына Максима выплачивать бы стал? Забыл стародавнюю истину, что горе и нужда в семью чаще всего через ошибки детей приходят? Вот ведь обрел у тебя Максим, сынок дорогой, – «все и сразу»! Ну и горбаться теперь за родного сына на коммерческие банки, уважаемый Семен Андреевич Бабанин, до гробовой доски! А ежели платить бандитские проценты за кредиты не станешь, то неслух Васька, любимец твой, вместе с глупыми родителями по миру тогда уж точно пойдет! Потому что одна Валентина с такой оравой ни за что не справится. Там ведь дома-то еще дочь Аннушка с запойным зятем и внучкой Машкой бедует… Да от забот, как твои, у любого человека голова кругом пойдет и сердце надорвется, никакого здоровья не хватит… Проморгал ты, Семен, благо детей своих… И сейчас тебе не по поликлиникам бы шастать надо, а спасать свою семью, пока не поздно, – спасать…
