Софья Григорьева
Родненькие мои
© Григорьева С. М., 2019
* * *
Здравствуй, долгожданный читатель!
Первую пробу моего пера мама отправила в «Пионерскую правду». Ответ «Читайте классику» отбил у меня охоту афишировать свои «творения». В самом деле, зачем пытаться что-то сочинять, когда есть Пушкин, Тютчев, Маяковский, Блок?.. Но стихи прорвались – стоило уехать за тысячи километров от родного дома.
Я родилась в вятской глубинке в сентябре 1941-го. Отец, комбат Михаил Краев, погиб в боях на Ржевско-Сычёвском выступе под городом Белым. Отчим-моряк воевал на Тихом океане. Страстная мечта о дальних путешествиях позвала меня в Сибирь. После школы геологоразведочный факультет Иркутского политеха, инженерная геология с экспедициями в Красноярском крае, Туве, Хакасии, Бурятии, Читинской области, Приморском крае. Потом вдруг газеты – «Комок», «Аргументы недели». В 2001 году стала членом Союза журналистов России.
Самая подходящая обстановка для вдохновения – поле (геологическое), горы, вокзалы, пристани, дороги, тайга… Попав в круг пишущих ребят, я ощутила настоящее родство, и с подачи друзей стали появляться мои подборки в газетах и журналах. Для первого (и единственного) сборника пришлось «сгребать» в кучу эти публикации, старые тетрадки, блокноты, отдельные листки… Из-за бродячего образа жизни чего-то не досчитываюсь: надеялась на память, а она подводит – всё-таки со времён студенческих практик прошло более полувека!
«Родненькие мои» – строго говоря, зарифмованный дневник. В нём моя жизнь – с победами и поражениями, с мечтами и «обломами», с встречами и прощаниями. Хорошо, если те ли, другие ли стихи лягут вам на душу. Дают надежду на это строки Александра Твардовского: «О том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я хочу». Вот и я пытаюсь сказать – так! Ещё надеюсь на услышанную где-то песенку: «На излёте спешащего века, люди добрые, будьте людьми! Улыбнись, человек, человеку, человек, человека пойми!» Поймём?
ваша Софья Григорьева (Краева)
Мой золотой комбат
* * *
В весёлых поисках поэмы
покинув звон и яркость улиц,
на тёмном школьном чердаке мы
вдруг на автографы наткнулись:
«Родная школа, до свиданья!
Десятый «А» – прекрасный, юный –
здесь расписался в знак прощанья.
Ночь, двадцать первое июня…»
И год… Мы вздрогнем – сорок первый!
И в грудь толкнут скупые строки,
и стыд хлестнёт за поиск перлов,
и станет холодно и строго.
Мальчишки, юноши, ребята,
мы к вам протянемся сердцами.
Какими были вы когда-то,
не в вуз ушедшие, а в пламя?
Девчонки, девушки, девчата,
из ваших классов, с ваших улиц
сквозь годы сверстницы кричат вам:
«Надеемся, что вы вернулись!?
Что ваша юность повторится…»
…Теперь нам женщины, мужчины
иначе видятся. Молиться
готовы мы на их морщины…
* * *
Он написал наугад – просто в Киров.
Верно, не мог, не хотел промолчать.
Траки не тракторов – бешеных «тигров»
взрыли, ревя, областную печать.
В росное утро привычного мира
резко рванулось: «В атаку! Ура!..»
Он вспоминал своего командира
так, словно всё это было вчера.
…День перед боем. В землянке уютной
топится печка, играет гармонь,
шуткам комбата солдаты смеются,
письма читают и пишут домой.
В жёстком планшете уложены кучкой
контуры рук – золотая семья!..
Ночью комбату хозяева ручек,
верно, приснились – братишка и я.
«Тигры» чуть свет поползли серой тучей.
Крикнул: «За мной!» командир храбрецам…
Если б могли… Но картонные ручки
не заслонили от мины отца.
…Годы пройдут. И однажды газету
в дом принесёт городской почтальон.
Скажет тихонько: «Прочтите вот это».
Мама качнётся и выдохнет: «Он…»
Милая, умная, плакать не надо.
Помнят отца – значит, быть ему, жить!
Память бойца – боевая награда,
ею теперь нам вдвойне дорожить.
Он в суете посевных и побелок,
будней негромких и праздничных дат
нам написал об отце, о Победе –
русский, родной, незнакомый солдат.
* * *
«Как на отца похожа!» –
реже слышу теперь,
реже меня тревожит
спазмами боль потерь.
Снег скрипит под ногами,
дождь ли хлещет косой –
мне заменяет память
горький давнишний сон.
Снится моя улыбка –
но на мужских губах:
«Дочушка, дыбки-дыбки…»
Руки… И вдруг – труба,
и от груди отнимет
снова меня война,
в белую с красным зиму
бросит из жерла сна.
Ночью, под небом мирным,
нет этим снам конца –
снова взвывает мина,
та, что убьёт отца.
…Время шагает мерно.
И через столько лет
я соберусь, наверно,
въявь под славный Смоленск.
Где не бывала мама,
встречу вдруг близнеца:
в жилах красного мака –
кровь моего отца.
По золотой пшенице
бодро урчит комбайн…
Снится мне, снится, снится
мой золотой комбат.
* * *
Зимы, осени, вёсны плыли.
Звали, требовали, вели –
поклониться родной могиле,
взять для памяти горсть земли…
…Нас приветила птичьим свистом
незнакомая сторона…
Только имя её – как выстрел:
в нём застыла для нас война.
Вот он, памятник на пригорке,
но ни имени, ни лица…
Дочь… жена… мы стоим на горьком,
на последнем пути отца.
Мы прошли его мирным полем…
Ржа осколков в посевах ржи…
«Мам, я папку совсем не помню!
Расскажи о нём, расскажи!»
* * *
Тихий вечер, пропахший мятою,
сквозь года осколок прожёг.
Я стою в деревне Клемятино –
в незнакомой, но не чужой:
в похоронку слова впечатаны –
типографский, не тот, свинец,
что в бою под Большим Клемятино
смертью храбрых… Отец, отец…
Значит, здесь, за простыми хатами,
в редких (слишком редких!) кустах,
на изрытой земле Клемятина
отмаячил тебе рейхстаг?
Ты был с детства в моём понятии
легендарный комбат, герой.
Я постигла лишь здесь, в Клемятине,
ты – обычный, смешной, живой, –
рвал цветы жене – моей матери…
Как вы мало прожили с ней!
И вот здесь, тогда, у Клемятина,
под тобой… долго… таял… снег…
…Мне вчеканит на сердце вмятину
обелиска звёздный венец…
Подрастут – приедут в Клемятино
ребятишки мои, отец.
* * *
Как здесь тихо – на вашем братском,
как здесь мало имён и лиц…
Лишь взметнулся на поле бранном
над тобой, отец, обелиск.
Над последним окопом вашим
