«Мда… Похоже, я недооценивал ее. Возможно, она вообще простила меня».
Но вслух лишь тихо произнес:
— Хорошо, пойдемте со мной, — а потом поднялся и, обогнув стол, направился к двери.
Гермиона сразу обратила внимание, что он возвышается над ней еще больше, чем его сын. Правда, одевался теперь Люциус более небрежно, чем раньше. Сегодня на нем были какие-то простые невзрачные брюки и светло-серая рубашка с обычными пуговицами. Слегка приподнятые манжеты которой чуть оголяли его предплечья. Волосы старшего Малфоя выглядели по-прежнему длинными и невероятно светлыми. И с того места, где стояла Гермиона, не виднелось никаких признаков седины. Лицо его было довольно моложавым, с несколькими морщинками в уголках глаз и вокруг рта, которые придавали вид твердый и решительный, а не стареющий. В целом, Люциус Малфой, конечно, всегда был невероятно красивым мужчиной, даже с его уродливой историей.
Она вышла из кабинета и последовала за ним по длиннющему коридору. Потом они свернули в следующий коридор, который перетек, казалось, в какой-то нескончаемый лабиринт. Гермиона шагала и шагала, загипнотизированная движущейся перед собой мужской фигурой, и неожиданно поймала себя на мысли:
«Черт! По-моему, я слишком долго была одна… Так нельзя. Еще не хватало возжелать бывшего Пожирателя!»
Наконец Малфой остановился и, толкнув стеклянные французские двери, прошептал заклинание, от которого в комнате раздвинулись все шторы. В музыкальный салон (а это был именно он) сразу же хлынул поток яркого весеннего света. Они вошли внутрь. Рядом с большим мраморным камином располагались несколько викторианских диванов и стульев из темного дерева с белой обивкой. Но глаза Гермионы расширились, когда она увидела огромный рояль. Он был белым, с нежным еле заметным узором, украшающим крышку. На музыкальной стойке лежало несколько листов пожелтевшего пергамента с нотами, а на самом краю стоял маленький метроном. Табурет, притулившийся у рояля, был увенчан подушечкой из белого атласа, чтобы соответствовать остальной мебели в комнате.
— Это Бёзендорфер Империал 1878 года, привезен из Вены, — с полуулыбкой произнес Люциус, когда Гермиона благоговейно приблизилась к роялю и пробежалась пальцами по крышке. — С ручной росписью. Он был подарком для моей бабушки.
— Потрясающий рояль… — хрипло прошептала пораженная Гермиона. — И на нем до сих пор можно играть?
Люциус наклонил в знак согласия голову, а затем присел на табурет. Слегка согнув пальцы и положив ногу на педаль, он заиграл. Причем, с легкостью, которая по-настоящему удивила ее. Ловкие пальцы, казалось бы, едва касались клавиш, когда мягкая, текучая мелодия наполнила воздух. Словно завороженная, смотрела Гермиона, как он играет — глаза Люциуса были прикрыты, а голова еле заметно двигалась в такт музыки. На губах у него была такая мягкая улыбка, что Гермиона почувствовала себя тронутой. Люциус Малфой выглядел сейчас не просто расслабленным, нет… Он выглядел почти счастливым.
А Люциусу казалось, что он отпустил себя на волю, потерявшись в музыке, которая пришла к нему из самых далеких, самых чудесных воспоминаний.
«Как же давно это было… Как давно я позволял себе это простое удовольствие — играть на рояле».
Он не совсем понимал, что именно заставило его решиться сыграть сейчас. Кто знает… Быть может, ему захотелось показать этой настырной молоденькой грязнокровке, что есть в нем что-то другое… что-то большее, чем сущность бывшего Пожирателя Смерти. А может, самого обуяла незваная ностальгия. Но вот только… закрыв глаза, Люциус почти видел нотные записи, что неспешно танцевали у него в голове. И звуки чудеснейшей музыки текли из-под пальцев легко, ласково и как будто обволакивали душу.
Когда же мелодия подошла к концу, он неожиданно ощутил себя родившимся заново и наполненным чем-то необъяснимым, но удивительно прекрасным. Люциус открыл глаза, чтобы заметить, как Гермиона приближается к нему. Защитная реакция сработала мгновенно: вскинув руку, он сразу же схватил ее за шею и поднялся с табурета. И тут же почувствовал, как судорожно сжимается эта тонкая, почти цыплячья шейка, как тяжело сглатывает Гермиона и как ее протянутая рука… легонечко касается его лба. Эта нежнейшая ласка почти сбила с ног, приведя в состояние ступора. Все еще держа ее за горло, Люциус непонимающе нахмурился.
А Гермиона выглядела смущенной, но совсем не испуганной. Ее маленький розовый язычок медленно скользил по нижней губе, когда кончики пальцев касались его носа, потом линии скул и наконец дотронулись до неровного белого шрама возле самого уха. Никогда раньше Гермиона не замечала его, и подумала, что, наверное, горькая отметина появилась в последнюю войну.
Губы Люциуса сжались в тонкую линию. Рука на мгновение чуть стиснула горло еще раз, а потом… Потом он внезапно привлек ее к груди и накрыл рот своими губами. Ни тогда, ни после Люциус не мог объяснить себе, что заставило его в тот момент поцеловать Гермиону Грейнджер. Знал только, что по-другому поступить не мог. Рука скользнула по шее уже мягче, а другая обхватила Гермиону за талию, пока он безжалостно мучил ее неожиданно нежный и пылко отвечающий ему рот.
Люциус словно грабил этот рот языком, жадно наслаждаясь его вкусом. И его ненасытность заставила Гермиону замереть, затаив дыхание и бездумно сжав его плечи. Ну не возникло у нее ни малейшего сопротивления, ни желания освободиться от объятий Люциуса Малфоя.
«Может, я сошла с ума? — коротко мелькнуло у нее в голове. — Потому что… я не хочу. Не хочу больше быть в других объятиях. Только в его…»
Их потребность друг в друге стала вдруг невыносимой, и Гермиона уже рвала пуговицы на его рубашке, отчаянно пытаясь поскорее расстегнуть ее. Дотронуться до обнаженной кожи Люциуса хотелось неимоверно. И он тоже не уступал в страстности, стремительно стаскивая с Гермионы одежду. Оставшись полностью обнаженной, она сбросила туфли на низеньком каблучке и мысленно возблагодарила теплую весеннюю погоду за то, что та позволила не надевать сегодня чулки.
Сорвав наконец-то с себя рубашку, Люциус потянулся к полушариям груди: продолжая мучить поцелуями ее губы, теперь он принялся и за грудь, легонько сжимая, поглаживая или играя с сосками. Тяжелое дыхание, перемежающееся мучительными и сладкими стонами, рычанием Люциуса, всхлипами Гермионы — все это звучало в пространстве комнаты некоей эротической симфонией, что сопровождала их жажду.
Гермиону ни капли не волновало, что обнаженной она стоит посреди музыкального салона Малфой-мэнора в объятиях одного из самых знаменитых Пожирателей Смерти. Все, чего хотелось, это хоть немного облегчить боль, сжимающую внутренности тугим узлом, и хоть немного погасить огонь, пожирающий ее изнутри. И вздрогнула, когда Люциус потянул ее за запястье и прижал ладошку к своему напряженному увеличившемуся члену. С губ обоих слетели глухие нечленораздельные звуки — это Гермиона обхватила его рукой и чуть-чуть сжала.
У Малфоя перехватило дыхание: он ощутил, как мягкие тоненькие пальчики принялись расстегивать ремень, а потом и брюки. Как, покончив с этим, скользнули по его спине и опустились чуть ниже, на ягодицы. Звякнув пряжкой ремня, брюки сползли на пол, и Люциус понял, что ему ужасно хочется стащить с себя еще и носки с ботинками. И остаться совершенно голым, как и Гермиона. Но, черт возьми, как же не хотелось терять на это время. Он провел руками по ее спине, потом по изгибу талии… и, опустившись ладонями к бедрам, приподнял Гермиону.
С трудом оторвав губы от его рта, она обхватила Малфоя ногами и поняла, что ее прижимают к боковой стороне рояля. Гермиона откинулась назад, на крышку инструмента, и крепко вцепилась в ее край пальцами. Их глаза встретились. Тяжелое, прерывистое дыхание почти оглушало. И, не отводя взгляда, Люциус начал медленно, мучительно медленно проникать внутрь. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, пока он овладевал ею, и весь мир будто сузился для них в одну единственную, но огромную как вселенная, точку — точку соединения двух тел, которые впервые познавали друг друга. Войдя полностью, Люциус стиснул челюсти и чуть качнул головой, а Гермиона ахнула от неожиданного, почти шокирующего удовольствия.
