© Яворская У. М., 2019

Облака

Облака в нашем детстве летели по камушкам,

Тени их перепрыгнув, мы в речке плескались.

И до неба почти доставали руками.

И смотрели, как солнце заходит, до краешка.

Облака в нашем детстве летели над астрами,

Над головками спелых подсолнухов бабушки,

Разноцветьем ранеток, под яблоню падавших,

И над запахом булок к заутрене ласковым.

Облака в нашем детстве порой разбегались,

Как и мы, в догоняшки друг с другом играя.

К нам летал самолет из далекого края,

Где полно приключений – так раньше казалось.

Мы махали ему и кричали так громко,

Что на шеях мальчишечьих жилки вздувались,

Улетал он за крышу, где мы не бывали,

Самолет серебристый и с красной каемкой.

И нам думалось в детстве, что за огородом

Ждут пилота волшебные дальние страны.

Мы мечтали за ним полететь, и без мамы.

И неслись облака над землей хороводом.

Иногда закачается памяти зыбка.

Будто треск от винтов самолета я слышу.

Так счастливое детство летает над крышей.

И неведомый мир видится за калиткой.

Облака в нашем детстве такие же, правда же,

Только ростом повыше и чуть побыстрее.

Я смотрю одиноко на облако Время –

Поседевшее в небушке облако в завтра.

Секрет

А детство – шкатулочка с важным секретом,

Который под дерево мы закопали.

Ты помнишь, как тайну хранили мы эту

В стране, где короткими были печали?

Кусочек цветного стекла и травинки

Надежно скрывали сокровище-чудо:

Довольно нам было обертки-картинки

В бутылочном скрытом глазке изумрудном.

И думалось маленьким Колям и Лизам,

Что жизнь, будто детство тогда – бесконечна,

Как космос с далекими звездами вечный,

Как башни паденье на площади Пизы.

Мечталось о редких в то время бананах,

Влюбленный солдатик был стойкости верхом,

До моря, в пустыню, в волшебные страны

Широкой и настежь распахнутой дверкой

Был мир, открывающий дальние дали,

Мечты на восток, а быть может, на запад

По лентам летящих живых магистралей,

А рядом – здоровые мама и папа…

Так было когда-то… И хочется плакать…

Окунёк

Помню далекий июлем раскрашенный день –

Заводи мелкие солнцем до дна пробивало,

Нити растений со дна колыхало устало,

Будто бы волосы девушек в чистой воде.

Я наблюдал, как невидимым гребнем река

Пряди зеленые, перебирая, чесала.

Листьями редкими с веток прибрежных играла,

В водоворотах крутя и мешая слегка.

Эта игра бесконечных лиловых теней –

Будто цыганка на картах судьбу ворожила.

Вдруг золотистое брюшко мелькнуло из ила:

Рыбка никак! Я пошел по теченью за ней.

Вспомнилась сказка о старом корыте мне вдруг.

Шел и смотрел, как плывет окунек мой за мною,

То исчезая, то красным мелькая вдруг снова.

Пахло рекою и счастье плескалось вокруг.

Блики играли, скакали по рыжим стволам,

Так я шагал, и мелькало в воде золотистым.

Небо в воде в перекатах бежало так быстро.

Лето разломлено яблоком напополам.

Где-то осталась за четвертью века река.

Где же ты скрылась, моя золотистая рыбка?

Не загадать три желания было ошибкой.

В луже осенней листочек как хвост окунька.

Папа

Могучий кедр обнял небосвод –

Вот так широк, надежен был мой папа –

Раскинул корни и большие лапы,

Хозяином стоит не первый год.

А папа мой как будто вниз растет,

И стал хромать, и, пальцы растопырив,

Он ковыляет по большому миру.

И беспокоит на дорогах лед.

Ботинки ста́ры лучше, говорит.

Они надежней модной экокожи,

Да и ногам удобней. Это тоже.

Идет тихонько, и неровно брит.

Но он отец, что знает много книг,

И он учил меня читать малышкой.

А сам тогда чубатым был мальчишкой.

Но вот теперь согнувшийся старик.

Он так стесняется быть лишним иногда,

И за себя ни слова не замолвит.

А лишь десятки грозных синих молний

В глазах смягчают внутренний удар.

Я посмотрю, и жалость и печаль

Терзают душу: что ж он так стареет?

Бутылка годы гонит все быстрее.

Морщинить куртка стала на плечах.

Я так боюсь предутренних звонков,

Когда Господь на небе засыпает.

Качаю детства я босую память

Незначащих и милых пустяков

Сосна

Моя душа, летая в каждом сне,

Дороги к дому повторяет абрис –

Она одна, в Сибирь заветный адрес,

И все мечты направлены лишь к ней.

Здесь папа, дом и много лет пути,

И та сосна, что пахла чем-то терпким,

Ее иголки где-то возле сердца,

И солнцу через них всегда светить.

Она махала, ветки распластав,

Когда с отцом мы проплывали мимо,

И весла пели так невыразимо

У каждого знакомого куста.

Вершины гор, как спины у китов

Поросших лесом, спали где-то рядом.

Я провожал их, обернувшись, взглядом.

И отражались сны их за бортом.

Я пальцы опускал. Вода текла

И дно у лодки снизу холодила.

На мелководье шли кусочки ила.

И двигались отца ладони в лад.

Сосна стоит под зноем и в снега,

Ей срок людской почти что не заметен,

Мне тянет жилы место вечной мекки,

Где каждая пылинка дорога…

Папе

Папка, до чего же ты смешной, ей-богу!

7–00. Привычна на трамвай дорога.

Садик наш ветвями растопырил руки.

В чистой скромной куртке и таких же брюках

Ты идешь, хранящий знанья тысяч книжек,

Поглощая снова их ночною тишью.

Знаю, ты гордишься, что шагаем рядом,

Мы похожи очень – сравнивать не надо.

Что с глазами, слезы? Пап, не три руками!

Не найти в карманах рукавиц с платками.

Папка, до чего же ты смешной, ей-богу!

Как же непривычно… что пуста дорога…

Предновогоднее

Мама, ты, наверное, не помнишь –

То ли я уснул не до конца,

Но проснулся вдруг примерно в полночь

И увидел елку и отца.

Из-за двери детской темной спальни

Я пошлепал сонно босиком.

Вдруг глаза раскрылись моментально –

Освещен, украшен был наш дом.

Ты стояла у стены на стуле,

Стройная, как девочка почти,

И гирлянды новые тянула.

Мне хотелось ближе подойти,

Посмотреть, как чудно раскрывались

Фонари китайские, шурша.

Вы, как дети, с папой улыбались.

А мороз в окошки надышал.

Там на елке – старые игрушки

И флажки, как чистое белье

Гномов на веревке, на просушке.

А под ёлкой – вата в шесть слоев.