Почти в то же время по позициям Бирона был нанесен и второй удар.
Флотская ревизия, начатая внезапной проверкой комиссии, состоящей из сенатора В. Я. Новосильцева, президента Ревизион-коллегии А. И. Панина и сенатского обер-прокурора Ф. И. Соймонова, выявила невозвращенные Н. Ф. Головиным в течение пяти лет займы 40 тыс. рублей у ведавших финансами подчиненных ему флотских офицеров. Даже сам Головин, жаловавшийся уже после падения А. П. Волынского на «неправедную» ревизию, признал факт заимствования им по векселям 25 000 рублей из флотских сумм. Волынской практически уже исходатайствовал у императрицы указ о предании адмирала воинскому суду. Соймонов «…тот указ у Волынского видел и думал, что на другой день он государыней подписан будет…». Но возможная отставка Головина, судя по сообщениям Соймонова, практически совпала с негативным для Бирона решением комиссии о заводах. Разъяренный фаворит, «…получа такое укорочение ему поношением…», прямо направился на приморский двор своего старого опального протеже (уже более месяца под предлогом болезни никуда не выезжавшего – и это в тяжелейший период русско-турецкой войны, когда в Очакове умирал от чумы его подчиненный, получивший в отличие от Головина адмиральский ранг еще при Петре I Н. А. Сенявин) и обещал адмиралу полную помощь и поддержку.
Решающие события развернулись на следующий день. Когда Артемий Петрович подал, минуя Бирона на подпись императрице уже заготовленный указ о суде над Головиным – обер-камергер, «…взяв оной у Государыни из рук, бросил Волынскому в глаза, упрекая его, что он неправильно подает на графа Головина, а он де человек честной и доброй». Изумленный Соймонов уже в следующий воскресный день, будучи с визитом у императрицы в Петергофском дворце, видел, как адмирал из ее покоев «…вышел в залу в веселом виде…», а потом мало-помалу помощью своего патрона Бирона пришел в прежнюю свою силу».
Но даже открытая демонстрация ярости фаворита не остановила министра Волынского. Ход всей борьбы с самого ее начала свидетельствует о его активной и принципиальной позиции и тем самым заставляет сомневаться в его «черной неблагодарности» и обязанности его своей карьерой «исключительно» Бирону, как стремятся представить иные историки.
Ранние стадии карьеры А. П. Волынского протекали в конюшенном ведомстве под руководством не менее влиятельного, чем Бирон умершего в 1735 г. К. Г. Левенвольде. Последний был порой весьма откровенен с будущим кабинет-министром, ибо неоднократно высказывался при нем о негативных сторонах характера Остермана и даже сообщал Волынскому об остермановских попытках настроить и сплотить «немецкую» придворную группировку против русских вельмож «…оной граф Остерман говаривал им (Ягужинскому и Левенвольде), что многие русские люди иностранцев не любят…» и пр. Возможно, первые шаги в приближении к особе императрицы А. П. Волынской сделал уже тогда. Кроме того, с 1736 г. он был обер-егермейстером, отвечавшим за организацию охот, входивших в число любимых забав императрицы (что обеспечивало устойчивый контакт с ней), и его возвышение могло объясняться личными симпатиями Анны Иоанновны в сочетании с определенной поддержкой близких к императрице русских вельмож, которые явно или неявно поддерживали Волынского и в дальнейшем, что также противоречит современному взгляду на события тех лет. Несомненно, пусть не вполне и не во всех своих членах сознающая себя национальной силой, русская партия существовала. Это обстоятельство следует особо подчеркнуть, ибо на протяжении очень долгого времени саму идею возможности русской партии ставили под сомнение, а образ русских сановников того времени старались представить как разрозненное сообщество людей невежественных, грубых, лишенных каких-либо убеждений, словом таких лиц, которые не многим лучше животных и для которых немецкое ярмо – сущее благодеяние. В связи с этим очень любопытна трилогия В. Авенариуса (немца по рождению!) «Под немецким ярмом», его взгляд никак не может быть предвзятым. Странным кажется убеждение некоторых современных историков в «сгущение красок» при описании ужасов «бироновщины» – убеждении, основанном на цифрах числа казненных, подвергшихся репрессиям в эти годы. По воспоминаниям современников, например Болотова, Аксакова (отец последнего был избит палками до полусмерти по вздорному нраву старшего по чину немца) для истязания ни в чем неповинных русских людей заведения судебных дел и не требовалось. Командир-немец при любом конфликте, не разбирая дела, держал сторону своих единоплеменников, не скрывая, что «русским канальям» никогда не поверит, и не скупясь на жестокие наказания. Немцами в ту пору были почти все командиры, а исключения только подтверждали правило. Прообразы продразверсток – вооруженные отряды, взимающие недоимки с малоимущих крестьян рыскали по деревням, в этом случае злодейская расправа над «провинившимися» также документально не фиксировалась.
В этой атмосфере перспектива женитьбы сына Бирона на Анне Леопольдовне непросто была неприятна русским вельможам (это откровенно обсуждали Волынской и Черкасский) она грозила бедой всему русскому обществу. Но два министра вряд ли сумели бы одни оказать решительное противодействие. Влияние А. П. Волынского продолжало укрепляться и в последующие месяцы – в ноябре-декабре 1739 года. Результат не замедлил сказаться как в истории знаменитого «Генерального проекта» Волынского, так и в конкретных внутриполитических акциях последующего периода. Вряд ли стоит устанавливать непосредственную связь проекта с набросками несколько отвлеченных записок по политическим и этическим вопросам. Артемий Петрович обладал большим писательским талантом и любил на протяжении всей жизни составлять сочинения на тему самых разных материй. Проект, над которым работал Волынской и его «конфиденты» в конце 1739 – начале 1740 г., скорее всего, имеет иные истоки. Не исключено, что толчком для него послужил отданный императрицей «около Рождества 1739 г. особливый приказ для сочиненья некоторого проекта, дабы ученье в России распространить и завесть академии для обучения священников и секретарей», известный по показаниям Еропкина. Работа над этой запиской могла подтолкнуть министра Волынского к осмыслению более общих проблем внутренней политики. Закончившаяся русско-турецкая война завершила период «экстраординарной» военной политики и поставила вопрос об основах мирного внутриполитического курса страны, потребовав формулировки «послевоенной» внутриполитической программы.
А. П. Волынской, талантливейший политик, к тому же претендовавший к этому времени на роль лидера в правительстве, ранее других уловил эту потребность, что и привело к появлению его знаменитого проекта.
Исследователи отмечали, что еще до начала работы над «Генеральным проектом» Волынской уже набрасывал записку-трактат о важнейших государственных проблемах, но позднее (вероятно, попав в опалу) уничтожил ее. Артемий Петрович делился некоторыми проектами с императрицей и получил ее одобрение, все участники дела показывали, что Волынской говорил об этом.
О легальном характере проекта говорят и сами обстоятельства его составления.
Работа над ним шла открыто, к оформлению и редактуре его отдельных частей привлекались государственные чиновники различных рангов: от капитана флота и руководителя уральской металлургии Хрущова, архитектора П. М. Еропкина, секретаря иностранной коллегии де ля Суды, работавшего у Волынского над черновиками проекта неделю после нового 1740 г. с позволения своего начальника Бреверна, бывшего обер-прокурора Сената Ф. И. Соймонова до секретарей Военной коллегии П. Ижорина и Демидова, фактически подготовивших текст записки по военным вопросам. В нем использовалась документация государственных учреждений; черновые редакции различных частей проекта читались и обсуждались (помимо указанных лиц, личного секретаря императрицы Эйхлера, и президента Коммерц-коллегии П. И. Мусина-Пушкина) сенаторами А. Л. Нарышкиным и В. Я. Новосильцевым, а также Я. П. Шаховским. Кроме того, чрезвычайно демократичный, простой уклад отношений в доме министра, особенности прямого характера последнего, делали слушателями, участниками обсуждения и даже критики его сочинений младших офицеров, дворецкого, некоторых слуг, секретарей, дочерей. Свидетельства полемики Артемия Петровича с младшими подчиненными, да ещё на тему своего любимого сочинения – выстраданного проекта, рисует нам его неревнивым, очень терпимым (что бывает крайне редко) писателем и снисходительным начальником.
