Наконец, в пункте 26 из 71-й статьи о Государственном собрании Республики Башкортостан: «Башҡортостан Республикаһының Контроль-иҫәп палатаһы Рәйесен, Рәйесе урынбаҫарын һәм аудиторҙарын вазифаға тәғәйенләү һәм вазифанан бушатыу» ‛Назначение на должность и освобождение от должности Председателя, заместителя Председателя и аудиторов Контрольно-счетной палаты Республики Башкортостан’ слова «Рәйесе урынбаҫарын һәм» читаются как рамал-и мурабба-и махбун, а следующие за ними «аудиторҙарын вазифаға» – как муктазаб-и мурабба-и матвий.

Разумеется, эти примеры всего лишь пополняют коллекцию совпадений. Но их наличие выдвигает на первый план вопрос о степени свободы, с которой мы можем подходить к трактовке природы стиха.

Изучение тюркской поэтической традиции свидетельствует, что эта свобода достаточно широка. В реальности правило «закрытый слог – долгий, а открытый слог – краткий» в неизменном виде почти не соблюдается. Напротив, оно обрастает дополнительными условиями, часть которых трудно учесть при автоматическом анализе.

Так, при определении закрытости/открытости слогов границы слов игнорируются. Последний слог в строке считается долгим независимо от его реального качества [Belviranlɪ 1965: 111]. Кроме того, трактуются как долгие слоги в заимствованных из персидского и арабского словах в том случае, если они были долгими в исходных языках. Это обстоятельство представляет существенную трудность для автоматического анализа, так как в нашем распоряжении нет словаря таких заимствований с размеченной фонологической долготой. Практически любой открытый слог может считаться долгим. В сложности этой проблемы легко убедиться, посмотрев на примеры из работы С. А. Искандаровой. Строки

трактуются как рамал-и мусамман-и махзуф, который имеет схему

здесь горизонтальной чертой обозначен долгий слог, дужкой – краткий, а двумя точками – граница стопы [Искандарова 2013: 8].

В то же время легко убедиться, что последний слог в слове «донъяға» открытый, но на схеме ему соответствует долгий. Аналогично и последний слог в слове «ҡайсысы» открытый, однако исследователь интерпретирует его как долгий. Вторая строка может соответствовать схеме заявленного размера только в том случае, если считать последний слог в словах «ғәршесе» и «көрсөсө» долгим.

В то же время в обратную сторону эта тенденция не действует: закрытые слоги никогда не трактуются как краткие за исключением случаев, когда слог закрыт согласной ﻥ /n/ [Щербак 1962: 248]. Такое поведение в какой-то мере связано с просодической природой языка, вступающей в конфликтные отношения со стиховой теорией. Совокупно все метрические формы аруза представляют соотношение кратких и долгих слогов примерно как 60 % и 40 % в пользу долгих. В тексте Конституции мы обнаруживаем уже соотношение 47 % к 53 % в пользу открытых. То есть значительный перевес потенциально кратких силлабических единиц.

Примечательно, что в нашем поэтическом собрании соотношение обратное: 53,5 % и 46,5 % в пользу закрытых слогов. Трудно сказать, в какой мере на эту разницу в соотношениях прозаического и поэтического текстов повлияли стиховедческие принципы и тяготение аруза к долгим слогам. Вероятнее всего, в случае, если бы такое влияние было значительным, мы бы наблюдали постепенное снижение доли закрытых слогов вслед за снижением значимости системы аруза в башкирской поэтической культуре. В действительности же колебания, которые мы видим в течение XX века, не выходят за пределы 2‒4 %, хотя и приходятся на ожидаемый для таких колебаний период (см. рис. 4).

Рис. 4. Доля долгих слогов в поэтическом корпусе. Распределение по десятилетиям

Так, на эпоху господства аруза в башкирской поэзии (1910-е) и следующее за ней десятилетие приходятся пиковые цифры для доли закрытых слогов в стихе: 56,5 % и 56 % соответственно. В то же время начиная с 1930-х годов эта доля практически не уменьшается, составляя на протяжении десятилетий более 53 %.

Возможно, специфика Конституции как текста в том, что он содержит значительное число общественно-политических терминов, заимствованных из русского лексикона, который благодаря исторически общей для всех славянских языков тенденции восходящей звучности [Князев 1999] имеет в своём составе гораздо больше слов, состоящих из открытых слогов.

Обследование более представительной выборки, коллекции из 13 с половиной тысяч статей газеты «Йәшлек» общим объёмом около 5 млн. словоупотреблений, показало цифры, близкие к тем, которые мы получили на тексте Конституции: 46 % закрытых слогов и 54 % открытых слогов. По всей видимости, именно это распределение следует считать естественным для современного башкирского языка за пределами поэтического узуса.

Как мы видим, доля закрытых слогов не достигает требуемого нормативами аруза уровня. Но является ли различие между прозаическими и стихотворными текстами значимым? Проверим это с помощью критерия χ-квадрат. Получившееся значение X-squared = 63 152, а p-value близко к нулю, что подтверждает значимость разницы в распределении закрытых и открытых слогов в башкирской поэзии и прозе. В силу внутренних причин поэты на протяжении всего XX века отбирают для создания стихотворных произведений такие слова, в которых несколько выше доля закрытых слогов, несмотря на то, что начиная с конца 1920-х годов они избавлены от необходимости соотносить свою метрику с системой аруза.

Напомним, что, по подсчетам С. Х. Алиева, «отношение между закрытыми и открытыми слогами в системе аруз около 2:1. А в азербайджанском языке закрытые слоги, в среднем составляют около 30‒40 % против 70‒60 % открытых, т. е., 1:2» [Алиев 1966: 21], то есть, если верить этим цифрам, для башкирского языка доля закрытых слогов несколько выше, а значит, и положение поэтов, стремящихся сочинять тексты, используя систему аруза, комфортнее.

Однако поскольку текст на башкирском языке с крайней вольностью соотносится с метрическими схемами аруза, результаты наших подсчётов также окажутся в большой мере приблизительными.

Если находиться в описанной зоне свободы (каждый закрытый слог способен интерпретироваться как краткий в угоду метру), то, по нашим подсчётам, около 38 % всех стихов корпуса может быть сопоставлено хотя бы одной из метрических схем аруза. К этому массиву может быть прибавлено около 78 тыс. восьмисложных строк, каждая из которых, руководствуясь правилом об удлинении «краткого», может быть преобразована в форму мутадарик-и мусамман-и макту, состоящую из восьми долгих слогов. Вместе они составляют более 54 % всего стихотворного массива.

В такой ситуации, естественно, нельзя искать в корпусе любую возможную форму аруза, все информативные случаи неизбежно потонут в случайном «шуме». Поэтому при автоматическом анализе башкирского поэтического корпуса мы исходили из того, что стихотворение, которое мы ищем, должно быть написано целиком одной метрической формой. На практике это было не так: поэты экспериментировали с совмещением разных метрических форм, а также создавали стихотворения, одновременно использующие и аруз, и силлабику [Курбатов 1973: 88], но охватить такого рода формы автоматическим способом мы не в состоянии.

Удовлетворяющих названному критерию произведений обнаружилось всего 24, они суммарно включают 128 поэтических строк. Из этих 24 датирована в корпусе только половина, и они распределяются по десятилетиям так, как показано в таблице 3.