Христос рождается в нас раньше нас самих. Не сокрыты были от Тебя кости мои…, когда я созидаем был втайне, образуем был во глубине утробы… (Пс. 138, 15). И когда втайне складывалась и была образуема душа человека, она вбирала в себя этот взгляд, видевший некогда Авраама, нашедший Агарь у источника, настигший Нафанаила под смоковницей еще до того, как кто-либо из них произнес имя Бога или заметил след Его.

Этот опыт, если можно назвать его так, универсален. Отцы Церкви могли, не смущаясь, находить подобие между любовью к Богу и страстью к женщине. Но есть аналогия и в прозрении. Работая над этим текстом, случайно я натолкнулся на строки Бродского:

Чужое, иное зрение отпечатывается в нас, по его следу можно найти себя самого. Человек, единственный из тварных существ, способен увидеть свое отражение в глазах другого человека и в зрачке Божием. И, увидев, узнать себя в нем, и, прозрев, коснуться непостижимого. И находить отблеск его повсюду. Кто бы ты ни был: бунтарь, язычник, агностик, вольный стрелок, скептический собиратель истин, скучающий турист по религиям, ты не можешь стереть с себя это отражение, которое может быть спрятанным в иные ценности, рассыпаться по многим лицам. Человек наделен свойством отражаться в Другом, составляющем суть его самого. И более того, весь он как бы собирает свою сущность в этом Другом, в этой невидимой точке бесконечно Иного, которая где-то спрятана в нем, но в которой он выявляется всей своей сутью, душой, жизнью. Эта есть то бесконечно малое семя, в котором Бог присутствует целиком, откуда исходит свет имени Божия или отблеск ока Его.

Среди русских икон есть образ, который называется «Всевидящее око». Небо и земля предстают здесь в виде широкого полукруга, объятого одним всеохватывающим взглядом. Созерцание словно образует колыбель, в которой, как ребенок, мягко покачивается все творение Божие. Оно собрано в одно видение, кажется, что Господь (остающийся, конечно же, за пределами изображаемого) прижимает его к груди, ласкает, несет в Себе. Взгляд, по замыслу иконописца, вбирает в себя все, что существует, прикасается ко всему, что есть, и, прикасаясь, неким тончайшим образом изменяет природу видимого. Попробуем все же присмотреться к этой перемене. Она происходит во всех вещах, но прежде всего в нас самих, делая нагим наше внутреннее я, лишая его защиты и в то же время словно покрывая «омофором» взгляда.

В том, как мы ходим пред лицем Божиим (Быт. 24, 40), самое важное, изначальное – оставаться под взглядом, исходящим от Лица, быть открытым ему. Свет Лица предшествует звуку слова. Но чтобы воспринять этот свет, надо научиться смотреть самому, надо уметь входить в общение с тем, что у нас перед глазами, начав с самого малого, повседневного. «Я смотрю на дерево, – говорит Мартин Бубер, – я могу воспринять его как зрительный образ, я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, которые окружают сердцевину, я могу отнести его к определенному виду деревьев, я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное отношение… Однако по воле и по милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним… Сила исключительности завладела мною».5

Изменяет ли эта исключительность контакта само существование дерева? Я могу лишь сказать, что тот образ, в каком дерево предстает передо мной и смотрит на меня, что-то изменяет во мне. Какие-то зрительные его токи вливаются в мое собственное бытие, остаются и растворяются в нем. Я говорю дереву ты, и оно входит в интимный круг событий, протекающих где-то в глубине моей жизни. Однако когда я говорю ты моему ближнему, собрату по человеческой семье, «сила исключительности» завладевает мною куда более явно и настоятельно. Весь текучий и недоступный мне объем его личности образует какой-то отпечаток, который густеет во мне, смешиваясь со множеством других отпечатков. Его образ активен, его краски, звуки, сигналы, смыслы предъявляют свои требования ко мне. Сделаем следующий шаг, попытаемся войти в область отношений с Богом и отметим то, что стоит по ту сторону парадокса: взгляд Божий еще менее навязчив, менее притязателен, чем может быть «взгляд» дерева, ручья или горы, и вместе с тем он охватывает меня до последней клетки тела и души. Он не просто примешивается к потоку других взглядов, но пронизывает и изменяет – разумеется, если я откликаюсь ему и готов участвовать в этом изменении, – мое я. Я говорю Ему Ты, но знаю, что Его ты, обращенное ко мне, первичнее, древнее, мощнее. Оно предшествует всему, что есть во мне, тому, что было и не было прожито. Более того, я открываю самого себя как личность, которой говорят ты, как существо, которое находится под оком Видящего меня. Чье-то видение облекает и предопределяет все наше существование. Когда мы находим себя в поле этого видения, мы приходим к самому удивительному открытию, которое человек может сделать в своей жизни.

Неизбежен вопрос: силой какого познания я прихожу к этому видению? Оно вырастает из моей способности, впрочем, вполне обыкновенной, быть застигнутым взглядом другого. Начало такого познания передано Блоком:

Но если человек настигает глазами именно добычу, Бог обретает утраченного друга и возлюбленного сына, ушедшего в «страну далече». Зачатие веры происходит тогда, когда наше сосуществование оказывается вдруг схваченным, словно прошитым взглядом Другого. Когда один человек смотрит на себе подобного, тот ощущает себя объектом «неизвестных играющих сил», которые часто играют против него, настигают его извне. Всякий знает по опыту: чужой взгляд может пробудить от сна. Но когда он совсем-совсем нечужой, когда он приходит не извне, но изнутри, от той силы, которая до поры дремала в нас? Человек поднимает глаза на Смотрящего, и дух его просыпается. Скрытая в нас и в то же время ворвавшаяся извне энергия касается нашего сознания, и оно прозревает, узнает. Прозрев, откликнувшись однажды, человек не может отделаться от присутствия Другого, Того, Кто настигает, пробуждает, пронизывает его…

Кто-то сказал (кажется, Сартр): я становлюсь объектом, когда кто-то смотрит на меня. Я окостеневаю в его взгляде. Правда же, по сути, заключена как раз в обратном; в самом изначальном, самом личностном смысле я становлюсь самим собой, когда открываю себя под взглядом Того, Кто видит меня. Он знает не только сокрытую часть моего я, но и то подлинное мое я, которое Он создал для Себя и хочет обрести в нас. Куда пойду, если все наши шаги, лица, помышления отражаются в зрачке Божием?

Возьмем хрестоматийный пример: Давид подстерег купающуюся Вирсавию глазами желания, а затем управил обстоятельства так, что желание его и впредь могло быть всегда удовлетворено. Но и Господь подстерег Давида глазами избрания и горечи, и Давид вдруг узнал себя в притче Нафана. Узнал, вспомнил, увидел себя подглядывающим за бывшею за Урией, отправлявшим Урию на гибель, а перед тем наслаждавшимся его женой хищно и жадно. И все это время, не зная того, он был пойман взглядом как рыба, попавшаяся на крючок. Перед Судией всей земли (Быт. 18, 25) пожравшее свое добычу желание теперь обернулось мукой, разрывающей внутренности. Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну… Но Бог, вглядываясь в грех человеческий, расплавляет его Своим присутствием. Силой взгляда Он нисходит в самые темные низины нашего существа. И вот человеческое животное, водимое полом, как вол за кольцо, но и одаренное взглядом и совестью, становится святым, когда в его глазах прозревает око Господне. Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелю-ся… Два тысячелетия мы, ученики Сына Давидова, повторяем слова покаянного псалма, ища добровольно муки, суда и получая взамен прощение. Взгляд Судьи, не отвергнутый, принятый нами, становится средством освящения.