– И его никто не спас? – Якуб проникся жалостью к неизвестному купцу.

– Слава аллаху, за него вступились все купцы Омана. Они пригрозили халифу, что прекратят торговлю с Багдадом. Купец был спасен и все же сумел насладиться своим богатством.

– Я рад за него! – воскликнул Якуб.

– Это было давно, – рассмеялся Наср ал-Балхи. – Только надо об этом помнить и не страшиться, когда беда приходит на порог твоего дома. Одно скажу тебе, сынок: не бойся великих трудностей и великих опасностей, и тогда тебе будет удача. Старайся привыкнуть к холоду и жаре, к голоду и жажде. На отдыхе не роскошествуй, чтобы потом было легче терпеть нужду. Посмотрел я на своего сына после возвращения из Индии и подумал, что если бы он всего этого не знал и не привык к такому, то не смог бы перенести трудности морского путешествия. Там всякое было. И никогда в самой страшной пустыне не было таких опасностей, какие сопутствовали им в море.

Так беседуя, они незаметно очутились у стен Бухары. Якуб сердечно благодарил доброго купца за то, что он предотвратил несчастье. А расставшись с ал-Балхи, он долго еще думал о том, может ли быть, чтобы вдруг, без всякой причины, человека лишили свободы и бросили бы в яму на верную смерть.

Как только Якуб очутился на знакомой улице, он тотчас же забыл все тревоги и волнения. Все дурное, случившееся с ним в пути, вспоминалось теперь, как неприятный сон. А явью был дом и его любимая Бухара, всегда красивая и праздничная. Уже цвели белые акации, протягивая к прохожим свои душистые гроздья цветов. Солнце весело играло в журчащих арыках, а на крышах глинобитных домов ремесленников алели никем не посаженные дикие маки. В ясном небе четко рисовались купола мечетей и минаретов. Якуб прошелся по оживленным улицам и подумал, как ему все здесь близко и дорого. Вот гнездо аиста на куполе минарета. Вот медленно передвигается на общипанном ишачке старый горшечник. Даже непонятно, как он умудрился так нагрузить крошечное животное. А вот спешит на базар башмачник. Через плечо у него висят связки сафьяновых башмачков для юных красавиц, на голове целый тюк выделанных кож. Он идет стройный, слегка покачиваясь под своей ношей, и седая борода никак не говорит о его старости. Глаза у него веселые и молодые. Прошли две женщины в легких накидках, небрежно наброшенных на черные косы. Звякнули серебряные браслеты, сверкнуло янтарное ожерелье. Они весело смеются. А может, ему кажется, что все так веселы? Он заглянул в калитку своего медресе, где втайне от мудариса мальчуганы гоняли тряпичный мяч. Святотатство!.. Но они этого не помнят, они боятся только наказания старого мудариса, а не кары господней.

У мавзолея Исмаила Самани Якуб остановился и залюбовался каменным кружевом строения. Здесь было пустынно, и Якуб остановился под цветущей яблоней и подумал, что вот сейчас, когда здесь благоухают розовые цветы яблони, кажется, что мавзолей этот говорит не о смерти великого правителя династии саманидов, а напоминает о жизни, которая была и будет на этой древней земле.

На базаре все привлекает взор. Глаз не нарадуется на златотканые шелка, словно созданные для царского праздника. А разве не красивы яркие полосатые ткани для халата, циновки и ковры, горы сушеных фруктов, орехи и халва, самая сладкая на свете, какую умеют делать только в Бухаре!

Тучи мух носятся вокруг сластей, расставленных на земле и манящих к себе оборванных мальчишек. Дым и чад вокруг жареной баранины, которую только что разделали и тут же обжарили на раскаленных угольях. Веселый звон в рядах медников и чеканщиков, предлагающих свои сверкающие на солнце светильники, чаши, чайники и кувшины, блюда и тазы, сделанные навечно, на три-четыре поколения. Об этом и кричат медники, зазывая к себе покупателей. И покупатели идут. Вот остановился высокий осанистый всадник на черном коне. На нем алая чалма и темный шелковый халат. Он выбирает большое блюдо красивой чеканки и долго торгуется с мастером-чеканщиком, который клянется всеми святыми, что целых полгода делал эту замысловатую чеканку. Почтенный всадник, должно быть, покупает подарок невесте. Под ним резвый конь в богатой сбруе, на нем дорогой шелковый халат, но он не любит бросать деньги на ветер и несколько раз уходит, прежде чем, получив изрядную уступку, отсчитывает чеканщику серебряные дирхемы.

Но вот и дом. Навстречу к нему спешит мать. Она легко коснулась лица сына, погладила щеки и вдруг зарыдала.

– Что случилось, какая беда стряслась?

– Прости, сынок! Мне бы радоваться, а я печалюсь.

– О чем же?.. – недоумевал Якуб.

– Ну, вот и Якуб вернулся! – воскликнул радостно Мухаммад.

Он был на складе, где хранились товары, и, услышав голос сына, поспешил к нему.

– Что-нибудь случилось, отец?

Но и отец как-то непривычно, с печалью посмотрел на Якуба и только кивком головы дал понять, что ничего не случилось.

– Как же до вас дошло, что я был в опасности и чуть не угодил в яму? – удивился Якуб. – Не горюйте! Я не боюсь. Я снова поеду с твоим поручением, отец.

– О чем ты говоришь, Якуб?

И Якуб долго и подробно рассказывал обо всем, что приключилось с ним во время пути, и тут Лейла, уже не сдерживаясь, плакала, думая о том, какая могла случиться беда с ее сыном. А Мухаммад похлопал Якуба по плечу, похвалил его за то, что он не испугался и вел себя так разумно, и сказал:

– Нет у меня поручений, сынок. Теперь у тебя одно важное дело: отправляйся ты в столицу Хорезма. Великий ал-Бируни согласился взять тебя в ученики.

– И это правда, отец! Он согласился?! Ты ездил к нему втайне от меня? Какой же ты подарок приготовил мне! Ты печалишься о разлуке, отец? И мать об этом плачет? Зачем же! Я буду писать вам письма. Каждый раз, когда будет случай послать вам письмо с каким-нибудь приезжим человеком, я воспользуюсь этим случаем. Поверьте мне, вы не почувствуете разлуки. Но зато я вернусь с богатством, которое не боится ни огня, ни грабителей, ни времени. Я знал это, отец, и потому у меня была радость на сердце. Право же! Надежда не покидала меня все это время.

Прощаясь с сыном, Мухаммад ал-Хасияд говорил ему:

– Знай, сынок, если аллаху всемогущему неугодно будет сделать из тебя человека науки, если ты не сумеешь постигнуть тайны звезд, я думаю, твои труды не пропадут. Скажу тебе от души: если всемогущему угодно было оторвать тебя от дел торговых, поставь своей целью стать достойным дабиром. Это сделало бы честь нашему роду потомственных купцов. Ты первый тогда вышел бы на благородную дорогу служения эмиру.

– Я к этому не стремился, отец. И почему бы мне не постичь науки, которые манят меня и привлекают? Разве я в чем-либо проявил тупость?

– Помилуй бог! – воскликнул Мухаммад. – Я хочу лучшего для тебя. Мне известно, за хорошую службу дабир имеет хорошее вознаграждение и почет от людей. Довелось мне как-то встретиться с почтенным дабиром при дворе багдадского халифа. Я доставил тогда ко двору халифа большую партию самаркандской бумаги. А тебе известно, что, не имея бумаги, сидели бы без дела писцы дивана. И вот поговорил я тогда с дабиром и понял, что это человек глубокого ума и острого суждения. Он обладал познаниями в разных науках, легко читал на память стихи великих поэтов. Он был так вежлив и сдержан, что казался недоступным, но, встретив с моей стороны сердечность, он стал шутить и забросал меня остроумнейшими пословицами и поговорками. Я представляю себе, как умело он вел переписку с людьми, подвластными халифу, да и с людьми, знатностью своей не уступающими правителю. Для каждого у него были нужные слова и ясные мысли. Разве плохо, сын мой, стать таким значительным лицом у правителя Бухары или Самарканда?

– Я думаю, отец, что только к старости может стать приметным служитель дивана, а пока он молод…

– Вот уж ты неправ, сынок! Дабир рассказывал мне, как быстро может возвыситься молодой недим.[35] Случилось так, что султан Махмуд Газневидский, да помилует его аллах, написал письмо к багдадскому халифу: