Но он не мог им помочь, да и не стал бы этого делать, даже если бы что-то знал. Зато теперь в его душе добавилось оптимизма, и с ним намного легче.

В новый лагерь их привезли рано утром; несмотря на ранний час там уже начались повседневные работы, и на плацу было пусто. Почти полчаса они ожидали, когда к ним выйдет начальство, а пока что осматривали место, где каждому предстояло провести бесконечное число своих дней, отмеренных судом. Лагерь оказался намного больше прежнего пересылочного. Еще бы, в нем содержалось более пяти сотен заключенных; здесь и ограждение повыше и вышек с часовыми больше. Слева от площади десяток бараков, в центре несколько каменных зданий, выстроенных, как могло показаться даже неискушенному в архитектуре лицу, в восточном стиле – возле одного из них высится башня минарета. Справа, в глубине лагеря, распахнутые настежь ворота, их темные провалы ведут куда-то вглубь холмов; время от времени оттуда выкатываются тележка с рудой и исчезают за следующими холмами, возвращаясь порожняком через несколько минут. Толкают их туда-сюда полуголые каторжане темные лицом и телом; что это, загар или грязь отсюда не рассмотреть. Они расспрашивают обо всем стоящего возле них солдата с винтовкой; приставленный их стеречь, он явно скучает и поэтому охотно дает пояснения. Наконец появился офицер в чине капитана, он произнес краткую речь о том, что в лагере разрешено, а что под категорическим запретом. Разрешается им, как стало теперь им известно, спать семь часов в сутки, остальное время они обязаны работать. Но, кроме сна, времени для отдыха у вас предостаточно: полчаса на завтрак, столько же на ужин и целый час на обед. И еще целый час перед отбоем отводится на личные нужды, естественно, только для тех, кто не заработал взыскание. Выходных и праздничных дней не предусмотрено, это не санаторий, а лагерь для лиц, заработавших своим собственным поведением каторжный срок. И его следует отработать. О побеге даже думать не стоит, за последние десятки лет отсюда никто не убежал, попытки, конечно, были, но все они заканчивались печально; одного подстрелили насмерть, одного разорвали собаки, еще трое получили прибавки в виде пятилетнего срока.

После этого все тот же солдат отел их в санчасть, где их осмотрели и сделали прививки от столбняка и еще чего-то. Потом они посетили каптерку, где каждый получил одеяло, полотенце и кусок мыла в бумажной обертке. Капрал, который выдавал постель, одновременно называл номер барака, где предстояло жить новичку.

– Если можно, поселите меня в девятый, господин офицер, – смиренно обратился Макаров и сунул руку в карман. Иногда такой номер проходил, тем более, он назвал его офицером. – Слышал я, земляки там живут. – Это заявление – результат его разговора с солдатом. Капрал внимательно ожидал возвращения руки, увидев ее пустой, возмутился:

– Хитер! В пятый! В девятый будешь ходить в гости, это недалеко. Следующий!

Когда они отправились к баракам, идущий рядом заключенный предложил поменяться.

– Давай я пойду в пятый, мне все равно, где спать, – сказал он Макарову.

Они поменялись картонными талончиками с номером, и Владимир занял место в низком бараке, крытом гофрированным железом. Остаток дня вновь прибывшим ничем не заняли, и они наслаждались столь неожиданным отдыхом. На вечерней поверке он стал в команду девятого барака, а когда после переклички прозвучала команда разойтись, его остановил тот самый капрал, выдающий картонные ордера.

– Свой первый день ты начал с нарушения, поздравляю! Думаю, что это плохо кончится, – заявил он, – сейчас я придумаю тебе наказание.

Дабы его избежать заранее, поручик вытащил из кармана автоматический карандаш – прощальный подарок Оболенцева – и вручил унтеру.

– С этого нужно начинать, – осклабился тот, – этого мало, но, ладно, живи пока.

Макаров знал, что ему, как новенькому, предстоит проверка, но не очень переживал по этому поводу, поскольку тебя испытывают такие же, как и ты сам, заключенные. Вечером, когда в бараке собрались все его обитатели, и он уже начал знакомиться с соседями, подошли трое. На первый вопрос – ты кто? он спокойно ответил – солдат. Поскольку троица своим видом показала, что этого мало, добавил: бывший солдат иностранного легиона. Но такой ответ их тоже не устраивал.

– Мы не об этом, – уточнил мордатый со шрамом на подбородке, – мы тут все бывшие солдаты. Кто ты по национальности, вот что нам интересно.

Владимиру уже не одиножды приходилось входить в новый коллектив в армии и к заключенным, но так вопрос никогда не ставился. Обычно спрашивали, из каких ты краев, из какой страны, но национальностью, равно как и социальным положением, никогда не интересовались. Ты мог сам об этом рассказать, если имел желание. Здесь что-то не так.

– Мне что, паспорт собираются выдать, раз такой вопрос? – поинтересовался он.

– Паспорт, не паспорт, ты отвечай, о чем тебя спрашивают, – вмешался второй делегат. Макаров вполне мог уйти от прямого ответа, но ему не хотелось обострять отношения с первого дня, не разобравшись в обстановке. Тем более, то, что он поселился в «русском углу», как выразился его сосед по матрасу, говорило о том, кто он есть.

– Владимир Макаров, бывший поручик Добровольческой белой, а затем Русской армии, бывший сержант Первого кавалерийского полка Иностранного легиона, а ныне каторжный заключённый номер 21069 перед вами, – не поднимаясь с матраса, доложил он троице, – вас это устраивает? А теперь прошу вас представиться тоже.

Делегация никак не ожидала такого поворота, и самый младший уже совершенно смущенно сообщил, что он из Сараево, но толстяк со шрамом грубо прервал его.

– Не смей оправдываться перед этим русским! Мы принимаем новичка, а не он нас, и мы не обязаны представляться. Это обычная русская наглость, но мы тебя от нее быстро отучим, вот увидишь! – После этой угрозы они удалились, предавая на ходу анафеме всю русскую нацию и находящихся в бараке русских заключенных в частности.

Русские сокамерники одобрили поведение Макарова, но он понимал, что дело простым разговором не кончится. И ему с первого же дня стало ясно – жизнь предстоит очень даже непростая, если вообще, она будет возможна, эта жизнь. В девятом бараке, в котором его поселили, из всех обитателей двадцать три разномастные уголовники, остальные в их полнейшем подчинении, если быть точным, даже не в подчинении, а на положении безропотных, забитых и запуганных рабов. На протяжении недели обитатели барака присматривались к поручику, а он к ним. Но полный расклад сил на сегодня ему стал ясен только после разговора со своим соседом по бараку; Иван Гурин называет Владимира земляком, поскольку сам он родом из – под Херсона.

– Ты понимаешь, четверо нас было, легионеров из Марокканского полка, нас обвинили в попытке к дезертирству, которой вовсе не было: мы просто заблудились среди этих чертовых холмов. Дали нам, вначале, по три года, а потом скостили наполовину. Вот и роем теперь эту треклятую руду. Одного недавно завалило в шахте, ты теперь на его месте. До окончания срока менее пяти месяцев, поэтому мы решили ни во что не вмешиваться. Иначе можно самому себе добавить срок, – поведал о своей судьбе Иван.

– И что эти уголовники постоянно вами помыкают? – спросил поручик.

– Нет, раньше в бараке нас было почти поровну, нас легионеров девять, а их, бандитов, тринадцать. Остальные полный нейтрал, ни во что не вмешивающийся. И все это время мы их колотили, причем славно колотили. Но потом, очевидно они уговорили надзирателей, и наших потихоньку стали расселять по разным помещениям. Теперь нас в каждом бараке по четыре-пять человек, ясно, что бал везде правят уголовники. В нашем бараке нас теперь девять вместе с тобой, а уголовников больше чем вдвое. Расклад не в нашу пользу. Начальству на наши просьбы наплевать, они всегда на стороне бандитов, потому как одной с ними крови. Думаю, тебе бы найти приют, где легионеров больше, иначе тебе будет плохо.

– А что мне грозит?