Старый генерал стоял на холме, на левом фланге своей армии, перед тем самым Большим Реданом и наблюдал картину разгоравшегося штурма. Первой на правом фланге двинулась французская дивизия генерала Мэйрана, она вышла до общего сигнала, рассчитывая пробежать те триста ярдов открытого пространства еще до того момента, когда русские, услышав сигнал, поймут о начале штурма. Но это была роковая ошибка: русские, оказалось, были начеку! Колонна Мэйрана была встречена в упор картечью с фронта и бомбами с правого фланга, пущенными судами, стоящими в Килен-бухте. Она подверглась страшному разгрому, перед которым не смогла продержаться и четверть часа. Наконец, в самом центре взвились три огненных столба – сигнал к общей атаке. Перед Малаховым курганом – главной целью предстоящего штурма – французы сосредоточили громадные силы, более тринадцати тысяч человек, состоящие из лучших батальонов зуавов. Лорд Раглан увидел, как на курган быстро двинулась черная лавина штурмующих колонн. «Впечатление было поразительное! Казалось, сама земля породила все эти бурые полчища, в одно мгновение густо усеявшие совершенно пустынное до того времени пространство. Русские с бастионов били в упор картечью, бомбами, ядрами, ружейным огнем, – продолжал цитировать неизвестный источник «англичанин Майкл», – громада нападающих дрогнула, взволновалась на одном месте, будто закипела на несколько мгновений и вдруг отхлынула назад, густо покрывая землю сплошными рядами трупов, причем огонь русских, в особенности ружейный, увеличился до невероятной степени». От внимательного взгляда лорда Раглана не укрылось не только поражение дивизии Мэйрана, но и то, что все атаки дивизии Брюне на Малаховом кургане и дивизии Отмара на батарею Жерве победоносно отбиты русскими. И что главную роль во всех этих победах играет русская артиллерия, а именно, стоящая на третьем бастионе и бьющая во фланг наступающим французам. На том Большом Редане, атаковать который предстояло доблестному английскому войску. Старому лорду было над чем задуматься. Он понимал, что все их атаки обречены на провал, настолько убийственен был огонь русских. И уже убедившись, что французы терпят полный разгром, он начал запоздавшую и по существу уже бесполезную атаку на третий бастион, перед которым в полной боевой готовности стояла его армия. Англичане вышли из укрытий и двумя колоннами устремились на Большой Редан. Им предстояло пройти «долгий кровавый путь», во время которого русские расстреливали их в упор. Колонна была полностью лишена боеспособности, прежде чем смогла хоть как-то приблизиться к укреплениям бастиона. То, что от нее осталось, было отброшено убийственным огнем русских назад. Вот что пишет об этом участник штурма 18 июня полковник Хибберн: «Огонь был так страшен, что можно было только опустить голову и бежать как можно быстрее. Это была буря картечи, сметавшая прочь все живое».
Русский огонь в эти утренние часы был воистину ужасен, отчего английскими солдатами овладело смятение. Раглан видел, как его офицеры, стоя на парапете, звали солдат в атаку, но те не желали вылезать из окопов, несмотря на то, что командиры принялись подгонять их ударами своих сабель плашмя. Но лорд настоял на атаке, и впоследствии так обосновал свое решение: «Я совершенно уверен, что если бы наши войска остались в своих траншеях, французы приписали бы свой неуспех нашему отказу принять участие в их операции».
– Итак, главнокомандующий англичан начал весьма запоздалый штурм с единственной целью: оградить себя в дальнейшем от каких-либо упреков со стороны союзников, – заявил Майкл. – Раглан сделал это, совершенно не приняв во внимание упреки внутренние, упреки своей совести, которые не могли не возникнуть в его душе уже на следующее утро после бесславного побоища. Когда на следующий день его взору предстала удручающая картина, в которой нескончаемой вереницей двигались высокие возы, перегруженные сверх всяких пределов трупами павших французов и англичан, он слег и затем, по прошествии нескольких дней, скончался. Все в один голос утверждали, что его убило поражение союзной армии 18 июня. «Лорд Раглан умер от огорчения и подавившей его тревоги, умер как жертва неподготовленности Англии к войне», отметил в своих воспоминаниях генерал Вуд.
Майкл вошел во вкус и вовсю изобличал недостатки английской военной системы, которая, по его мнению, привела к поражению союзников. Уже из зала в президиум кто-то, вероятнее всего из тайных сторонников англичан, передал для Слэйдерса записку, в которой изобличался выступающий оратор: «это вовсе не англичанин Майкл, а начальник евпаторийского морского порта и имя его – Михаил!» Но это уже не меняло дела совершенно, аудитория была полностью уже на его стороне, и лже-англичанин Майкл с блеском закончил свое выступление готовой цитатой.
«Я не могу поверить, что какое бы то ни было большое бедствие может сломить Россию. Это великий народ; несомненно, он не в нашем вкусе, но таков факт. Никакой враг не осмелится вторгнуться на его территорию, если не считать захвата таких ничтожных кусочков, какие мы теперь заняли».
– Я только что привел слова вашего штабного офицера, который состоял адъютантом при генерале Коллине Кэмпбелле, – обратился Майкл к Слэйдерсу, – он написал их в интимном письме к другу, будучи под Севастополем в июне 1855 года, и опубликовал в своей книге спустя шесть лет. Конечно же, вам известно, что эта книга вовсе не была предназначена для продажи, но благодаря вашему бизнесу – она уже в России. Если бы не это, мы бы так никогда и не услышали от англичан, обычно крайне скупых на эпитеты, когда приходится им хвалить врага, таких высоких слов в адрес русских матросов и солдат.
Но Слэйдерс уже не желал больше выслушивать подобных выступлений, он уже понял, что попал в западню, устроенную ему хитрыми русскими, и подал знак своему помощнику Боддэ, чтобы тот закрыл диспут, что и было исполнено немедленно. Английская делегация спешно покидала Летний, и уже им вдогонку чей-то насмешливый голос произнес: «точно так вы покидали побежденный вами Севастополь! Бегом и все время оглядываясь, не мчится ли вслед русский солдат со штыком!» Все завершил дружный веселый смех зрителей. Таким образом, англичан разгромили снова, теперь уже шестьдесят лет спустя, и Георг вспомнил все это во время своей последней поездки.
«Да, славно мы им тогда всыпали, подумалось ему, – мы – это русская команда руководимая градоначальником Мамуной Николаем Андреевичем. И я был членом этой команды, поскольку прожил в России уже более восьмидесяти лет и законным образом считал себя русским. И снова вспомнились ему слова, услышанные когда-то от Каспара: всю землю родиной считает человек, изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.
Он многое вспомнил о том времени, но среди всех этих мыслей неотступно сидела главная: пришла пора прощаться. Хотя священник постоянно укорял его за подобное – никогда не делай это преждевременно, только Господу известен твой день! Но он точно знает, что его час настал, и отправился к озеру, где между ним и остатками уже наполовину разрушенной крепостной стеной городское кладбище, и долго сидел у могилки Александры Афанасьевны, своей названной бабушки. Хотя «названная» совсем неверно – они стали родными.
По дороге в Кунан он все время молчал, выглядел усталым и без прежней охоты вылезал из тележки на крутых подъемах, тем более, что внук Василий протестовал как обычно. На следующий день после возвращения старый Дюбуа (хотя в метрике он был уже записан как Дюбанов Георгий) посетил сельское кладбище, где простился с Каспаром и Марией и со всей французской командой, со своими земляками, лежащими рядочком в славной акмечетской земле. После этого он все реже выходил на улицу, больше слонялся по двору, выполняя различные хозяйственные работы, мелкие и на первый взгляд совершенно ненужные. Но это только на первый взгляд – без этого всего двор непременно бы постигло полное запустение. Но все же настал тот горький день, когда он не смог выйти во двор. Он попросил поставить его кровать на изолированной веранде дома, откуда окна и дверь выходили на запад, где плескалось пусть невидимое, но весьма близкое море; он явственно ощущал все его запахи, а в тихие летние ночи, кажется, сюда долетал и шум его волны. Теперь он вечерами подолгу сидел на пороге, наблюдая медленно опускающееся за горизонт солнце. – Раньше я с большим удовольствием встречал его восход, – объяснял старик внучке Кате, ставшей его самой частой собеседницей, – что ж, это очевидно удел молодых, а для моих лет более подходяще закаты, в них завершение всего, конец работе, отдых и долгожданный сон, и все такое.
