Этот «шифр» досужие ученые мужи в сопроводительной статье раскрывали следующим образом: «Како крест Твой, Христе, всех возвесели! Крест – крепость церковная, крест – царям держава, крест – возстание человека, крест – Адама спасение. Крест – бесам язва и крепких одоление. Крест – пагуба язычества. Такой крест истинныи, яко Божий есть». В других местах буквы написаны были неискусно, не соответствуя ни греческой, ни славянской орфографии. Где-то, например, на верхней дощечке, вместо ω следовало писать «о», вместо «восьмеричного» «И» «десятеричное» «I». Последнее «Я» в девятой строке сверху написало было как S, соединённое с I.

Статья называлась «Крест на месте сожжения Аввакума». О нём самом сообщалось лишь, что он находится в одном из храмов Пустозерска. Публикуется только снимок. Больше ничего.

Пустозерск давно притягивал к себе паломников. Кем и когда был установлен здесь памятный поклонный крест, сложно сказать. У самих старообрядцев уже не осталось о том памяти. Но тот крест, о котором писала газета, не простоял слишком долго. Кто-то перенёс его за ограду храма официальной, синодской, церкви, который тогда был в Пустозерске. По сути, этот памятный знак был снесён и доступ к нему ограничен. Газета известила об этом факте крайне аккуратно. Разве что читая между строк поймёшь.

На Всероссийских съездах старообрядцев после 1906 года снова зазвучала мысль восстановить крест. В «городок» был командирован начётчик Иван Степанович Жмаев. Он же потом подал в Министерство внутренних дел прошение, чтобы на предполагаемом месте сожжения Аввакума поставить деревянный крест с металлической дощечкой, где будет вырезана пояснительная надпись. Последовал отказ. Аввакум-де сожжен за политическое преступление, «за великие на царский дом хулы». В переводе на современный язык, «за экстремизм».

Образец дощечки был возвращён Жмаеву разбитым на несколько частей.

Вопрос поднялся с новой остротой после 19 июля 1914 года, когда Германия объявила России войну.

В 1915 году на Четырнадцатом Всероссийском съезде старообрядцев с докладом о памятнике в Пустозерске выступил публицист Иван Кириллов. Он говорил красивые и правильные слова. О том, что значение подвига Аввакума и иже с ним пострадавших неизмеримо глубоко. О том, что в пламени аввакумовского костра зародилась для всего русского народа надежда снова воскреснуть для самобытной и полной, свободной творческой жизни. О том, что в непоколебимом стремлении подвижника стоять за правду-истину, за правду-справедливость звучат высшие христианские мотивы…

Этическое понятие «правда» неохватно, поэтому Кириллов, публикуя свою речь в журнале «Слово Церкви», не сумел обойтись без уточняющих слов, присоединяемых через дефис.

Спустя сто лет, можно снова повторить и то, что смущало его тогда:

– Когда оглядываюсь на наше время, на себя самих, горькое, острое чувство стыда схватывает сердце, и мучительно встает вопрос: достойны ли мы протопопа Аввакума? Где в нас твердость его веры? Его божественный порыв, ревность по чистоте Церкви Христовой? Ощутим ли мы в своём сердце святую аввакумовскую нетерпимость к врагам Церкви Христовой и всего русского народа?

Кириллов не дал ответа. Он был понятен. Этой аввакумовской ревности не было тогда, нет и сейчас… Оратор сказал, что лучшим памятником Аввакуму будет продолжение его дела – быть верными исконному русскому православию и национальным началам общественной жизни. Это звучало общо, но у Кириллова не было времени развить мысль. Осознай, что ты русский, уже этим сказано многое. Научись самостоятельно мыслить по-русски. Не бойся быть русским… Материальный памятник – только дань сыновнего долга, исполнение пятой заповеди. Тем не менее Кириллов предложил построить в Пустозерске часовню. Он верил, что она станет близкой и родной старообрядцам всех согласий.

– В будущем, возможно, около часовни возникнет старообрядческий монастырь со специальной библиотекой, где найдут пристанище молодые силы старообрядчества, направленные на благую цель служения заветам наших прадедов. И, кто знает, может быть, далёкий теперь городок Пустозерск в будущем явится для всего старообрядчества центром религиозно-духовной жизни и мысли. Сам протопоп Аввакум пророчески говорил, что из каждой золинки сгоревших на кострах ради правды Христовой восстанут миллионы верующих.

События 14 апреля 1682 года стали одной из ключевых вех отечественной истории, но прошли мимо отечественной историософии. Двуперстие – символом русской самостоятельности и духовной свободы.

И в советские годы уже другие люди всё равно пытались сохранить память об аввакумовском костре. Малышев воплотил свою идею, которую высказал в короткой статье из «Советской России». Не стало Пустозерска, занесло его песком, а небольшой обелиск был всё-таки установлен.

«Городок» обрёл сакральное значение.

Люди продолжали сюда идти. Не памятник притягивал их, но само это место, освященное страданием праведников.

Нравится мне один рассказ у Фёдора Абрамова, он называется «Из колена Аввакумова». Рассказчик попадает в Койду, поморское село в Архангельской области, за которым водится недобрая слава. Мол, живут здесь «икотницы», способные насылать порчу. Ему встречается древняя старуха, сидящая на бревне у дороги. Они знакомятся. Её зовут Соломея, или, поместному, Соломида. И она повествует приезжему, как жила. Перед нами обычный для Абрамова ход и ещё один тип русской праведницы. В юности у неё отнялись ноги. Помог только совет односельчанки: «сходить в Пустозерье к святому великомученику Аббакуму, кресту евонному поклониться». Шесть дней нужно молиться без отдыха, с понедельника до субботы, потом выспаться, а наутро – в дорогу. Ради такого подвига даст Бог ноги. Добиралась она зимой с обозами, сначала до Пинеги, где есть ярмарка, там кто-нибудь из приезжих авось да подскажет дальше путь в Пустозерск. «Мужики звёзды в небе ищут, по звёздам едут, а я крестом себе дорогу освещаю. Пальцы в рукавице в крест двуперстный зажала, да так с крестом истинным и прошла взад-вперёд». Добрела Соломида до Пустозерска, поклонилась кресту и вернулась назад. По сюжету это двадцатые годы. Потом она вышла замуж, родила дочь, чудом спасла от смерти мужа. И за ней закрепилась дурная слава, дескать, ведьма она. А потом её упекли в лагеря, поскольку «ведьма» отказывалась работать в колхозе по воскресеньям. Но и неволя её не сломила. Ей было у кого просить о помощи. «Попервости в погреб (карцер. – В.Б.) этот впихнут – зуб на зуб не попадает. Руки коченеют. О, думаешь, хоть бы щепиночку какую дали, я бы и то обогрелась. А потом раздумаю: а слово-то Божье мне зачем дадено? Помолюсь, раскалю себя молитвой, вспомню про праведника Аббакума, как его в яме-то, в подземелье гноили да холодами пытали, голой сидел, мне и теплее станет. Словом, словом Божьим обогревалась».

Кончилось тем, что Соломиду отпустили на все четыре стороны досрочно. Выходя из карцера, она каждый раз благодарила начальника лагеря и каждый раз кланялась в ноги: «А то, говорю, улыбаюсь, что страданье дал, дозволил мне с Господом Богом наедине побыть». Настал день, когда он махнул рукой: «Доконала ты меня, бабка. Не хочу, чтобы ты от моих рук смерть приняла. Убирайся с глаз долой. Чтобы духу твоего здесь не было».

«Да, бабушка, – подытоживает рассказчик, – не жизнь у тебя, а целое житие».

Соломида опирается на очень «простую» житейскую философию. «Нет греха спать со своим мужиком. Грешно прелюбы творить да в страстные дни сходиться, а в остатнее время божий мир любовью держится. Всё божьим словом да верой держится. Божьим словом людей на ноги ставят, со смертного одра поднимают». «Молитва – первое дело. Изо всех работ работа. Сила да разум каждый день человеку нужны, а без молитвы откуль их взять». У неё одно желание и одна просьба к Богу – чтобы не дал умереть «с коростой клеветы бесовской». Икотницы перед смертью целыми днями кричат. Она же отошла тихо, на глазах у знакомых старух. «Святая меж нас жила», только тогда поняли они…