Последний абзац первой части «Белых гусей…» мне хочется выписать. «Я жадно смотрел на этого подростка, месившего валенками снег, на левый рукав его полушубка, слишком великий для его малой руки, и мне уже казалось, что это я сам бегу за санями, пытаясь хоть одним словом выразить свою жалость опальной боярыне, бегу в своё прошлое, чтобы отыскать потерянный след нашего древнего старообрядческого рода. Ведь если без памяти о прошлом нет памяти о настоящем, то кому в блужданиях и потёмках откроется истина?»

Герой осознаёт, сколь значима родовая память, которая вмещает в себя нераздельно не только собственную историю с её личной оценкой, но всю историю народа. Так каждый должен представить себя этим мальчишкой, бегущим за собственной Историей, которую увозят на санях, отыскать и осмыслить созидательное чувство родства с событиями далёких уже веков. Этот путь в прошлое у каждого свой, он начинается с чувства, с осмысленного переживания, с сердца. Лишь через это открывается правда и таинственное сродство ушедших и будущих поколений. Не бойся быть русским, ты у себя дома.

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины не только ты один мне поддержка и опора, великий и могучий русский язык, но и мученики «Винограда российского», но ещё – как великая ценность, через унисонное пение и гуслицкую заставку, где каждая буква похожа на распустившийся райский цветок, через меднолитое распятие в почерневшей доске, когда-то запрещённое Синодом, через поблёкшую страницу подпольно изданного старообрядческого гектографа – ощущение неразрывной нити, связующей меня с моими русскими предками, которых я не знаю и не могу знать, но верую, что здесь, именно здесь и где-то рядом, тенью восставая из небытия, они направляют меня по жизни, они всегда живут и незримо присутствуют рядом. Всякий путь времён, каким бы длинным ни был, лежит через человеческое сердце. Моя история – моя опора и защита. Со мною мой язык и память и честное писательское слово…

Из детских своих впечатлений Павел Иванович Мельников особенно запомнил одно дедовское наставление: «Учитесь, учитесь да читайте больше. Читайте “Записки…” Сюлли и “Деяния Петра Великого” (Голикова)… Петра Великого чтите, он наш полубог!..» Спустя несколько десятков лет он признался, когда писал автобиографию: «Разумеется, мы не понимали его слов, но имена Сюлли и Петра Великого врезались в мою память, и уже после мать моя растолковала мне предсмертный завет дедушки. Это с ранних лет заставило меня полюбить историю…»18

Максимильен де Бетюн Сюлли, упомянутый здесь, – глава французского правительства при Генрихе Четвертом, министр финансов, автор мемуаров. Они, эти его записки, выходили в России с 1770 по 1776 год маленькими книжками в восьмую долю листа, то есть размером примерно с ладонь, в десяти томах, довольно тоненьких, и дедушка писателя имел в виду именно это издание, где заглавная буква первого абзаца предисловия заключена в лавровый венок, в нижнем правом углу каждой страницы отпечатано целое слово или часть слова, с которого начнется следующая страница, где буква «в», набранная курсивом, похожа на непривычный нам квадрат, скошенный вправо набок, где страницы проставлены по центру верхнего поля и заключены в скобки… Другого не было, и Мельников читал именно это. Иван Иванович Голиков – отечественный историк XVIII века. «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России» – его капитальный многотомный труд, конечно, для детского чтения не предназначенный. Книга эта сошла с типографских станков сразу после «Записок…» Сюлли. Потом её издавали снова. В «Ленинке» я посмотрел издание 1840 года, второе. Оно без особых украшений в виде урн, виньеток, ангелочков с трубами, виноградных лоз или скрещенных дубовых веток с листьями и прочей мишуры. Но экземпляр, который я из любопытства заказал, был с овальным владельческим штампом: «Из библиотеки М.П. Погодина» с инициалами в центре.

Что общего между французским сюринтендантом, российским императором и забытым историком конца XVIII века? Это, мне кажется, их государственное мышление, государственность как цементирующая идея всего общественного устройства, под которой прошёл такой непростой и такой великий восемнадцатый век. Это мысль о предопределённости судеб страны свыше, о монаршей воле, которой движет, управляет или направляет – как угодно – Божия воля, и потому всё великое свершает именно личность («мысль народная» явится позже). Монарх – олицетворение Бога на земле. Отдельный герой вроде Козьмы Минина – лишь орудие Божиего промысла, «чрез которое, – как говорит о нём Голиков, – Россия оживотворилась и воскресла». «Наш полубог», так дедушка отзывался о Петре не случайно… Всё, что делается и происходит в стране, делается и происходит исключительно в интересах государства, во имя его мощи, силы, нерасторжимости. Оба автора – убежденные сторонники и защитники монархии, и иначе не представляют государства. Бог, царь, народ, вот три звена прочной государственной цепи. Одного нет, всё распалось. Монархия движется идеей служения. Но мама писателя, думаю, постаралась подобрать для сына более простые слова, далёкие от социологии термины…

Это детское воспоминание писатель привёл в автобиографии, которая в двух вариантах помещена в последнем советском собрании его сочинений (1976 год) на «задворках» первого тома в качестве приложения. Набрана скромно маленьким шрифтом. Между тем здесь в нескольких строках обозначены два очень важных момента. Первый – влияние и роль старших в определении круга детского чтения и интересов вообще. Историческое сознание ребёнка начинает формироваться ещё до школы, именно в семье. Второй момент – содержательная сторона произведений, рекомендуемых для детского чтения, прежде всего это в данном случае книги, из которых ребёнок получил бы представление о: 1) своих национальных героях; 2) об истории отечества и тех событиях, которыми ему надлежит гордиться; 3) о национальных героях и истории других стран.

Представление о своих национальных героях, подлинных гениях, знание истории отечества и любовь к ней – одна из составляющих культурного ядра нации, что, как видим, превосходно понимал дедушка писателя, не зная, разумеется, таких определений. И о том же самом спустя столетие очень точно выскажется Иван Ильин: «Патриотизм может жить и будет жить лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное; которая живым опытом (может быть, вполне “иррациональным”) испытала объективное и безусловное достоинство этого священного – и узнала его в святынях своего народа. Такой человек реально знает, что любимое им есть нечто прекрасное перед лицом Божиим; что оно живет в душе его народа и творится в ней; и огонь любви загорается в таком человеке от одного простого, но подлинного касания к этому прекрасному. Найти родину – значит реально испытать это касание и унести в душе загоревшийся огонь этого чувства…» (курсив И.А. Ильина).

Это «простое, но подлинное касание» началось для Мельникова с непонятных слов о Голикове и Сюлли; искрой того восторга перед этими именами – знаками национального величия – постепенно, подспудно поддерживалось писательское вдохновение.

Хочу привести ещё одно высказывание русского философа из той же его работы, «Путь духовного обновления». Глава седьмая «О национализме», параграф второй «О национальном воспитании». Ильин говорит, что ребёнка следует обогащать духовными сокровищами, выделяя десять, среди них – историю. О ней он пишет так: «Русский ребёнок должен с самого начала почувствовать и понять, что он славянин, сын великого славянского племени и в то же время сын великого русского народа, имеющего за собою величавую и трагическую историю, перенёсшего великие страдания и крушения и выходившего из них не раз к подъёму и расцвету. Необходимо пробудить в ребёнке уверенность, что история русского народа есть живая сокровищница, источник живого научения мудрости и силы». Кажется, именно к этому и стремился умирающий дедушка Мельникова, советуя читать Голикова.