Первое время после моего «дембиля» мы переписывались. Он женился на русской девушке там же, в военном городке. Потом, как это принято в армии, заменился в другой полк и уехал в Шали (Грузия). У них родился сын. Малыш не переносил жаркий душный климат, поэтому Костик отправил жену с ребенком к своим родителям и какое-то время жил один. Будучи проездом в Москве он один раз гостил у меня. С тех пор я больше ничего о нём не слышал. Как сложилась его жизнь и что теперь делается в его родном городе, где верховодят кровные и идейные наследники Степана Бандеры, не знаю…

С переездом Костика моя комната превратилась в «перевалочную базу» для всех вновь прибывающих офицеров пока они не получали служебную квартиру в военном городке. Я перезнакомился со множеством новых людей, но постоянная чехарда соседей все же утомляла. Наконец, я тоже переехал в маленькую, но отдельную комнату в общем блоке с другой, где проживали два весельчака украинца (куда от них было деться в нашем на редкость «украинском» полку). Из поездок домой они неизменно контрабандой провозили через границу сало и щедро делились им со мной. На моё счастье они оказались, можно сказать трезвенниками, и шумных застолий у них не было. Однако на мою беду у них был телевизор. Поэтому моя борьба за тишину продолжилась.

Один из них – прапорщик – был заядлым спорщиком, на чем и «погорел», проиграв мне бутылку коньяка в пари по забытому теперь эпизоду из «Госпожи Бовари» Г. Флобера. Помнится, для выяснения истины пришлось сходить за книгой в полковую библиотеку, но это помогло мало. Отдавать залог он не спешил и все тянул, пока не подоспел мой «дембиль».

В том же авиаполку жизнь свела меня еще с одним уроженцем Западной Украины, самой её сердцевины – из Львова. Путь в армию у Петра был непохожим ни на один другой: он не был ни кадровик, ни «двухгодичник». В свое время он отслужил срочную службу, вернулся на гражданку, заочно закончил юрфак университета, женился, родил сына и уже работал юристом. Но в силу каких-то жизненных обстоятельств, связанных с жильём, подал рапорт о зачислении его в прапорщики (тогда за его семьёй сохранялось право на квартиру, объяснил он мне). В полк он приехал один, оставив семью дома.

Здоровый весельчак, великанского (по сравнению с Костиком, да и со мной) росту, не дурак выпить, балагур, эдакий украинский барон Пампа22. Но в отличие от своего литературного прообраза Петр имел философичный ум, за мыслью которого не всегда поспевала моя. Он был меня старше, опытнее, мудрее. Широкая душа его щедро одаривала теплом, шуткой, вниманием всякого, кто оказывался с ним рядом. В одной из бесед с ним я впервые для себя, узнал, что кроме православных и католиков оказывается есть еще какая-то третья, «промежуточная вера»23.

Когда он рассказывал о том, как крестил сына, то на мой вопрос: «В костёле?», с некоторой даже гордостью ответил:

– Нет. Я же из греко-католиков.

– А что это такое? – удивился я.

– У нас храмы и обычаи почти как у православных, но мы признаем римского папу своей главой, как и католики.

Тогда я еще не слышал о Брестской унии (1596) – этой крупнейшей геополитической катастрофе Руси, последствия которой мы имеем теперь на Украине.

Как-то он написал картину «Христос в терновом венце» (скопировал с какой-то репродукции). Показывая ее мне, спросил:

– Как по-твоему, о чем это?

Я всмотрелся в лицо изображенного человека. Моё внимание привлёк его взгляд. Казалось, он говорил: «Видишь, сколько я претерпел мучений ради тебя и всего человечества. А что для людей сделал ты?».

Я сказал об этом Петру, чем сильно удивил его.

Впрочем, Петр вряд ли был религиозным (во всяком случае воцерковленным), как и я тогда. Он был коммунистом по убеждениям, а не только по партбилету, и патриотом. Причем не местечковым – патриотом Галичины или Украины, а патриотом нашей общей большой родины, которая тогда называлась Советский Союз, но в исторической памяти – и его, и моей – была Русью – Червонной, Белой, Малой, Великой… Он хотел служить и работать для нашей великой Родины и в меру сил делал это. Пробовал даже поступить на работу в КГБ, но не прошел по анкетным данным (люди постарше помнят, наверное, те подробные анкеты с вопросами типа: «Были ли вы или ваши родственники интернированы? Находились ли на оккупированной территории? Имеете ли родственников за границей?» и т.п. У Петра была родня в Польше, да и отец его был поляк).

Петр не был узколобым доктринером и на многое смотрел широко и глубоко: на идею коммунизма, религию… С ним мы вели долгие «умные» беседы, в том числе о религии, о советском строе, его недостатках и возможных способах исправления.

От него же я услышал, можно сказать, пророческие слова о нашем политическом будущем:

– У нас очень жесткий строй. Снизу его изменить никому не удастся. Любые изменения возможны только «сверху», – как-то сказал он мне.

Так потом и случилось. М. С. Горбачев провел «перестройку» СССР «сверху», а «перестрелку» и «перекличку» весельчаки «внизу» добавили уже от себя.

С Петром я вступил, как считали некоторые, в рискованные отношения. Дело в том, что желая подправить свои житейские обстоятельства (проблемы с долгами, жильем и материальным обеспечением семьи) он не оставлял попыток провернуть хоть какой-то «бизнес» на покупке в Монголии какого-нибудь ходового товара и перепродаже его на родине. Для оборота ему были нужны деньги. Его зарплата прапорщика была меньше моей офицерской, да и жил он на более широкую ногу. Поэтому перед моим дембелем он попросил у меня в долг большую сумму денег.

Митинг, посвященный вручению личному составу 1 эскадрильи 43-го апиб переходящего вымпела ЦК ВЛКСМ СССР за успешное выполнение поставленных задач. Гарнизон Чойбалсан, период 1978–1980 гг. Слева направо: командир 43-го апиб подполковник Гержановский; заместитель командующего ВВС ЗабВО генерал-майор Грицына, рядовой срочной службы радиомеханик 564-го ОБСиРТО (с микрофоном в руке), начальник политотдела 43-го апиб подполковник Фуртес.

Не могу похвастаться, что я был шибко опытным и «тертым калачом», но некоторый отрицательный опыт у меня уже был. Так мой однокурсник, с которым мы прибыли вместе в Читу (кстати, русский) перед нашим расставанием занял у меня сумму в треть месячного оклада, который мне через два года назначили при приеме на работу в оборонное конструкторское бюро. Вернуть мне эти деньги он так и не удосужился, несмотря на мои напоминания ему по почте. Да и в армии о прапорщиках всегда были не высокого мнения (мол, хапуги, «временщики», себе на уме, не чисты на руку и т.п. Одним словом «кусок». Даже анекдот ходил, что прапорщик носит только один погон, потому что второй все время срывается от мешка через плечо, который он таскает со службы домой).

В общем, когда речь зашла о деньгах, возникло сильное напряжение. Скажу честно, давать взаймы я опасался и не хотел. Впереди меня ждала новая жизнь и даже возможно скорая свадьба. Деньги мне были нужны самому. Расписка его мало что дала бы. «Достать» его в Монголии, где ему оставалось служить еще несколько лет, я не смог бы. Даже зная его адрес на Украине что-то предпринять из Москвы было бы сложно. Оставалось надеяться только на его честность и порядочность. Поэтому после долгого и трудного разговора, просто пожалев его со всеми свалившимися на его голову долгами, заботами и семейными проблемами, я согласился.

В обмен на весьма не малую по тем временам сумму наличными он при мне написал и передал листок бумаги, который начинался словами «Расписка» и заканчивался его подписью и словами: «МНР». Он был юрист и, как я думал, составил юридически грамотный документ. Именно потому, что он знал юридические тонкости, в расписке и появилось указание на место ее составления – иностранное государство. Оказывается, это значительно затруднило бы взыскание долга в случае возникновения конфликта интересов. Узнал я об этом только потом, да и то от самого Петра.