Партизаны нагоняют трактор около полудня, когда дорога пересекает облетевший лес. Грузовик идёт на обгон и, остановившись метрах в пятидесяти впереди по дороге, разворачивается и медленно едет навстречу трактору. Сзади из кузова партизаны спрыгивают в бездорожную грязь и идут пехотным способом за машиной.

— Сдавайся, сволочь! — кричит Леший из покачивающейся на горбах кабины.

— Сдавайся, сволочь! — кричит Оспа и щёлкает автоматом.

Фёдор замедляет ход, не выключая мотор. Соня слезает с его колен, не делая резких движений, чтобы не началась стрельба. Её тело слегка дрожит от страха перед тяжёлыми ударами пуль. Сдаваясь, она поднимает руки вверх.

— Брать живыми, — рявкает Медведь, тяжело разрушая сапогами наполненную водой колею.

Сближение транспортных средств медленно продолжается. Фёдор окостенело глядит на забрызганное грязью лобовое стекло грузовика и на страшное лупоглазое лицо советской машины, оскалившее свою жаберную пасть. Наташа идёт по левую сторону от грузовика, стискивая лакированными ногтями обрез. Тонкая прядь волос падает ей на лицо и она сдувает её сквозь стиснутые губы. На талии у неё повязка, перетягивающая раненый бок. Она смотрит в светлые полупрозрачные глаза Сони, спокойные и неподвижные, как звёзды. Она смотрит на нерасчёсанные волосы Сони и на её поднятые вверх руки, тонкими запястьями вылезающие из рукавов куртки. Она смотрит на раскрытые ладони девочки, показывающие, что у неё нет никакого оружия, и видит сияющий бледным жёлтым светом метровый круг в воздухе над кончиками её пальцев. Как зачарованная смотрит Наташа на ясное солнечное кольцо, чуть размытое полевым ветром, пока оно не срывается со своего места и, беззвучно скользнув в пространстве, со звоном расшибает стекло грузовика и охватывает кабину пламенем.

С диким воем Леший выпрыгивает из кабины на обочину, одёжда на нём горит. Наташа ищет глазами Соню, чтобы пристрелить её из обреза, но Сони больше нет, она видит только бешеное лицо Фёдора, направляющего трактор прямо на неё, чтобы обогнуть слева брошенный водителем грузовик. Наташа бросается в деревья, на ходу стреляя по трактористу, сзади неё Медведь открывает огонь из автомата. Пули разбивают тело Фёдора, вырывая из его одежды кровь вместе с мясом, но твёрдые руки безногого всё больше разгоняют сатанински ревущую машину. Медведь отступает в сторону, продолжая всаживать в Фёдора пулю за пулей, откуда-то с другой стороны дороги, перекрывая рёв мотора, начинает стрекотать пулемёт Крысы. Шины трактора лопаются, он начинает буксовать в грязи. Где-то с другой стороны врезается в дерево грузовик, окончательно разбивая свою горящую кабину. Сквозь трактор проходит огненная волна, пронизывая пламенем стоящего посреди колеи Медведя. От боли командир отряда свирепо ревёт и пятится под прикрытие деревьев. Далеко впереди трактора Наташа замечает бегущую по дороге Соню, утратившую от быстрого движения свою невидимость. Наташа прицеливается в неё, приложив обрез к плечу. Фигурка Сони расплывается в горячем воздухе, идущем от охваченного огнём трактора, где находит себе достойное великого викинга погребение безногий Фёдор, и вдруг просто исчезает в воздухе. Наташа кричит от злобного бешенства и тяжело начинает бежать ей вслед, но дорога впереди совершенно пуста, и она скоро останавливается, бессильно рыдая и, подняв обрез, не целясь стреляет в безжизненный лес.

На ходу сорвав с себя куртку и бросив её на дорогу, Соня бежит и бежит от места боя, не замечая, что ни партизан, ни горящих машин сзади уже нет. Она останавливается, только когда из воздуха появляются лёгкие снежинки, липнущие к лицу и холодными капельками остающиеся на коже. Заслонив запястьем глаза, она оглядывается назад и видит только поле под сплошным снежным небом. В поле стоит такая тишина, что слышно, как шуршат друг о друга снежинки. Соня идёт по покрытой белым налётом дороге, оставляя маленькие босые следы, пока впереди не появляется широкая тёмная полоса каменных деревьев.

Каменный лес заполнен кладбищенским снежным покоем. Соня не отражается ни в зеркальной коре чёрных стволов, возносящихся в туманную бездну зимнего неба, ни в перламутрово мерцающем лабиринте антрацитовых ветвей, словно её не существует в реальности. Здесь снег падает непрерывно и медленно, не тревожимый никаким ветром, и никакая птица не прерывает неподвижность деревьев, когда-то охваченных неразрушимой вечностью своего нового материала.

Соня всё глубже уходит в лес, чувствуя на лице обжигающее дыхание царствующего в нём мороза, но снег уже не жалит её босых ступней, а только с нежным хрустом заворачивает их в свои мягкие ладони. Сквозь занавесь падающих снежинок Соня начинает различать среди сугробов замороженные фигуры мёртвых пионеров, поднявших руки для салюта и прямо глядящих синими лицами в вечный покой зимы. Алые галстуки пылают на их шеях, снежинки тают на шёлковой ткани, не в силах погасить космического огня детской памяти. Соня проходит мимо них, вглядываясь в спокойные юные лица с такими же ясными, как у неё, глазами. Она находит среди них Таню, стройно выпрямившуюся у зеркального ствола с поднятой рукой, и новая эта рука, не знающая крысиной крови и ядовитых ночных дождей кажется чище всего тщательно вымытого смертью Таниного тела.

— Ты узнаёшь меня, Таня? — шёпотом спрашивает Соня, останавливаясь напротив Тани. Таня молчит. Её глаза смотрят сквозь Соню в вертикальное течение снега. Обернувшись, Соня видит, что напротив Тани стоит Алексей, и лицо его больше не мрачно, а полно чистого и светлого созерцания времени, которому суждено наступить через множество лет.

— Таня, это я, Соня, — Соня касается пальцами лица девочки. Кожа Тани холодна как речной лёд. Не слыша Сониного голоса, она продолжает смотреть на своего друга Алексея. Ресницы её покрывает иней, а волосы полны нападавших с неба снежинок. Соня кладёт ладони на танины щёки и дышит ей в лицо. Но даже её жаркое дыхание не может растопить вечную мерзлоту заколдованного сна Тани.

Соня идёт по каменному лесу, иногда подходя к инеевому мальчику или инеевой девочке и тщетно пытаясь заставить их вспомнить о жизни. Она гладит пионеров руками, целует их синие с золотыми губами лица, прижимает к ним своё горящее сердце. Однако страшный вечный мороз, не имеющий температуры, сильнее Сониной любви, и пионеры продолжают отдавать свой салют, и снег продолжает опадать, как лепестки цветущих на небе ледяных вишен, и зеркальные деревья, словно покрытые негативной плёнкой, отражают его непрерывное движение вниз.

Лес редеет и Соня выходит на бесконечный мраморный космодром. Снег не лежит на нём, но ступни Сони всё равно пронизывают морозные иглы, когда она ступает босиком на полированный чёрный камень. Посередине каменного пространства стоит огромная чёрная пирамида, и двенадцать прекрасных комсомолок с заплетёнными косами, в чёрных платьях до колен, держат в руках факелы, горящие синеватым пламенем коммунистической весны.

Соня медленно приближается к пирамиде, и снежинки тают на её немигающих глазах. Она подходит к лестнице, восходящей по стене пирамиды к вершине. Комсомолки спускаются к ней, неслышно ступая стройными босыми ногами по широким мраморным ступеням.

— Здравствуй, смелая девочка, — шепчет ей одна из них, у которой каштановые волосы. — Наконец ты пришла, девочка со страшным талисманом в груди, чтобы солнце надежды встало над вечной зимой, — комсомолка наклоняются к Соне и целует её в висок.

— Кто вы? — спрашивает Соня.

— Мы — архангелы революции, — в один голос отвечают шёпотом девушки. — Мы — весталки Чёрной Пирамиды, хранительницы вечного огня коммунизма, мы, комсомолки, умершие юными и безгрешными, собираем человеческую кровь, чтобы огонь коммунизма не погас в сердцах будущих поколений. Наши ноги, ступающие по ступеням священного камня, не знают неудобных туфель, уши, слышащие все звуки мира — золотых серьг, ногти, касающиеся жертвенных пиал — химического лака, а рты, несущие вещее слово коммунизма — лживой помады. Наши косы не могут быть расплетены, потому что их заплетает завет вождя, наши платья не могут быть сняты, потому что их скрепляет завет вождя, наши мысли всегда чисты, потому что в них вечно длится мысль вождя…