Переходя к Деяниям Апостолов, Мари-Франсуаз Базле подчеркивает, что «в них упоминается восемь наиболее значимых чудес Павла – очень немного по сравнению с тауматургической активностью великих языческих мистиков, чьи путешествия, особенно в последние годы жизни, представляют собой непрерывную череду знамений и чудес». В последнее время, даже среди официальных христианских богословов и экзегетов, стало принято сравнивать чудеса Христа с чудесами, совершенными Аполлонием Тианским и другими греческими тауматургами, давая тем самым понять, что рассказы о чудесах Христа являются лишь литературной переработкой древнейших повествований. Но по чести сказать, квалифицированным специалистам следовало бы отметить, что биографии этих «великих языческих мистиков», как называет их М.-Ф. Базель, были написаны восемь или девять столетий спустя после их смерти, в третьем веке н.э., то есть много позднее чудесных событий, описанных в Евангелиях и посланиях Павла. Правда, в свое оправдание М.-Ф. Базель об этом упоминает, но делает это лишь в примечании и только в связи с Аполлонием Тианским. Однако говоря о «чудесах», приписываемых Пифагору, она не уточняет, что описаны они были впервые в биографиях, составленных Порфирием в III веке н.э. и Ямвлихом в IV веке н.э., то есть девять и даже десять столетий спустя. Поэтому утверждать, будто чудеса апостола Павла и обращения, которые они за собой повлекли, принадлежат к числу явлений, «засвидетельствованных как в христианской, так и в языческой среде», по меньшей мере недобросовестно. Уверять, будто чудеса, которые традиция приписывает «великим языческим мистикам», «засвидетельствованы» – не более, чем пресная шутка. Однако подобные приемы, призванные поставить христианское благовестие под сомнение, оказывается тем, кто преподает сегодня в университетах Франции, явно на руку.
Обратите внимание, что термин «мистики» в применении к этим языческим чудотворцам тоже не безобиден, бросая тень на христианских мистиков последующих веков.
Чтобы лишить свидетельство Св. Павла его значимости, большинство современных католических богословов и экзегетов стараются показать, что мистические видения, предопределившие весь жизненный путь апостола, его проповедническую миссию и его учение, не представляли собой ничего из ряда вон выходящего. Мы знаем об этих видениях от самого Павла, кратко упоминающего о них в своих посланиях, а также из трех мест в Деяниях святых Апостолов. Одно из них представляет собой рассказ Св. Луки, автора Деяний, в двух других он вкладывает повествование о них в уста самого апостола. Я процитирую здесь то из них, где рассказчиком выступает Св. Лука:
«Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба; он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: „Савл, Савл, что ты гонишь меня?“ Он сказал: „Кто ты, Господи?“ Господь же сказал: „Я Иисус, которого ты гонишь… встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать“ Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел; и повели его за руку и привели в Дамаск; и три дня он не видел, и не ел и не пил». (Деян. 9 3-9).
Я не стану утомлять вас полным перечнем и разбором различных толкований этого текста, предложенных современными католическими экзегетами. Я это уже сделал в другом месте. Я лишь дам вам представление об огромном диапазоне отстаиваемых специалистами мнений. Так, один из них, Мишель Кенель, священник Оратории, преподаватель Священного Писания и руководитель исследовательской группы в Парижском Католическом институте, настаивает на важности этого события в жизни Святого Павла, но считает затруднительным судить о том, что в действительности произошло: «Поворотным моментом в жизни Павла было, безусловно, событие на пути в Дамаск, которое называют обычно его призванием, или обращением… Но что на самом деле произошло в этот день, понять трудно».13 Другие, очень немногочисленные исследователи, доверяют этому рассказу, считая его достоверным. Один из них, Ален Деко, скорее историк, чем экзегет, отмечает даже, что небольшие противоречия между разными версиями рассказа являются лишь дополнительной гарантией подлинности события.
Фактически, однако, большинство современных богословов и экзегетов, в том числе считающих себя христианами, сводят это событие к своего рода внутреннему духовному опыту, не имеющему с рассказами об этом опыте ничего общего. Я не стану здесь пересказывать вам аргументацию, развернутую мной в небольшой работе, посвященной этой проблеме: Св. Павел: мистическое свидетельство.14 Рассматривая два различных источника: Деяния и Послания Павла, критически настроенные авторы уверяют нас, будто все, о чем прямо не говорит Святой Павел, привнесено в рассказ автором Деяний, Святым Лукой. Именно на этом строит свои выводы о. Мишель Юбо: «Бросается в глаза различие между рассказом, переданным Святым Лукой, где Бог поражает Павла подобно удару грома и опрокидывает его на землю, в одно мгновение обращая преследователя в миссионера, и очень сдержанными автобиографическими деталями, которые мы находим у самого Павла в послании к Галатам… Подчеркивая свое пророческое призвание, Павел ни словом не обмолвился ни о видении света, ни о своей временной слепоте, ни даже о своем разговоре с Христом».15 Отцу Юбо, похоже, не приходит в голову, что целомудренная сдержанность не позволяла Св. Павлу подробно рассказывать об оказанных ему Богом милостях. Режи Бюрне, в работе, предисловие к которой написано монсеньором Дюбо, из всех упомянутых отрывков считает подлинным лишь один: рассказ о призвании Павла. При этом превращение этого эпизода в мистическое видение он приписывает автору Деяний: «В отличие от апостола, который говорит о призвании, он преподносит это событие как мистическое переживание… Что касается Павла, то он понимает происшедшее с ним совершенно иначе. Для него речь идет прежде всего о призвании, о зове Бога, по которому он раз и навсегда становится „апостолом Иисуса Христа“».16 Симон Легас, преподаватель экзегетики Нового Завета и семитских языков в Католическом институте Тулузы, сопоставляет этот рассказ с другими новозаветными эпизодами. Этому автору мы обязаны многими экзегетическим исследованиями – как книгами, так и статьями, опубликованными в специализированных изданиях. «На самом деле, – пишет он, – рассказ этот, несмотря на заимствования, представляет собой христианский текст, близкий к истории обращения Корнилия (Деян. 10. 1-48), возникший в тех же литературных кругах и принадлежащий, по всей видимости, тому же автору – автору книги деяний. В обоих случаях в первой сцене будущий обращенный приготовляется к своему будущему небесным видением… Из приведенных выше соображений нетрудно сделать вывод, что подобный рассказ не может быть передачей действительной последовательности событий: он слишком схематичен и полон заимствованных мотивов, чтобы историк мог бы не моргнув глазом принять его на веру».17
Я закончу, указав на работу, наиболее известную сегодня в католическом мире. Мари-Франсуа Базле настаивает на сдержанности Св. Павла. Она подчеркивает, что тот никогда не описывает свой опыт как «восхищение» и ни слова не говорит о своей временной слепоте. Павел, утверждает она, «никогда не описывает случившееся с ним по дороге в Дамаск иначе как внутреннее узнавание, не уточняя, как именно оно произошло».18
Затем она пытается проследить происхождение различных элементов повествования, которое заведомо считает далекой от реальности литературной композицией. По ее мнению, отдельные элементы его могут восходить к другим видениям апостола Павла. Она сопоставляет также рассказ Деяний с эпизодом Преображения, но ни тот, ни другой, не являются в ее глазах реальными событиями: для нее это лишь два литературных заимствования из одного источника. Еще одну аналогию этому рассказу она находит в мистериальных культах: «Рассказ Деяний основан на представлении о божественном, близком тем грекам, к которым оно было обращено: в мистериальных религиозных культах, в особенности культе Изиды и Элевсинских мистериях, ритуал посвящения представал как путь от тьмы к свету; языческие посвятительные изображения повествуют о переживании слепоты как «ночи веры», завершающейся мистическим откровением. Анания выступает в Деяниях как греческий мистагог – как тот, кто „отверзает очи“».19 Далее наша исследовательница распространяет свои поиски аналогий на Ветхозаветные тексты: «В иудейских апокалипсисах мистик обыкновенно восхищается или возносится на небеса. Более всего рассказ Савла напоминает Книгу тайн Еноха, сочинение, первым христианам хорошо знакомое – для него, как и для Еноха, „третье небо“ было местом, где находился рай». 20
