– Да я правда вина уже не хочу, – начала отказываться мадам Бабенко, видя, что назревает скандал.

– Хотите, Илона, я же вижу, что хотите! – Лена судорожно орудовала ножом, срезая фольгу с горлышка.

– Не хочет, тебе сказали! – произнёс Васильич, смерив жену взглядом.

Та молча взяла штопор и принялась ввинчивать в пробку. Понаблюдав за действиями супруги, Штырь так же молча выхватил бутылку из её рук и шарахнул о дерево. Мелкие осколки брызнули во все стороны, ароматная пахучая жидкость потекла по стволу. Лена вздрогнула и застыла.

– Что смотришь? – Хозяин усадьбы спокойно откинулся на спинку кресла. – Убирай! Напорется ещё кто-нибудь на стекло…

Сорвавшись с места, жена опрометью бросилась в дом. Было видно, как у неё судорожно трясутся плечи.

– Я же ей сказала, что уже не хочу вина… – растерянно пробормотала Илона.

– Не обращайте внимания, она за мусорным ведром пошла, – равнодушно бросил Васильич. – Давайте выпьем лучше, а то водка греется.

Мужчины опрокинули по стопке.

В глазах мадам Бабенко читалось явное удовлетворение – она взяла реванш. Оказывается, у семьи Штырь тоже есть проблемы, да ещё какие. Завтра надо будет рассказать близким подругам об увиденной сцене.

Близких подруг у супруги мэра было двадцать семь человек.

* * *

Лена влетела в кухню, едва сдерживая рыдания. Егоровна заваривала чай. Завидев дочь, она замерла с чайником в руке.

– Что? – тревожно вскрикнула пожилая женщина.

Не отвечая ни слова, жена Васильича металась по кухне, как раненый зверь.

– Лена! – Мать поставила чайник на стол. – Лена!!

Егоровна подскочила к дочери, схватила её за плечи и стала трясти, повторяя без конца:

– Лена! Лена! Что? Что случилось?!

Дочь, всхлипнув, отстранила мать и, спотыкаясь о кухонные стулья, кинулась на второй этаж, в свою спальню. Егоровна побежала за ней. Супруга Штыря распахнула дверцы антресолей и стала вытаскивать чемодан. Тот застрял, и она рванула его изо всех сил. Чемодан неожиданно легко поддался, и несчастная упала, ушибив копчик. Уже рыдая в голос, женщина принялась выгребать из шкафа свои вещи, сдирая их с вешалок. Комкая, она кидала платья на пол. Егоровна наблюдала, стоя на пороге и теребя передник.

– Лена! – позвала мать упавшим голосом. – Ты можешь сказать, что случилось? Что он тебе сделал? Ударил, да?

– Всё, мама! – истерически закричала дочь. – Я ухожу от него! Сил больше нет! Я… я не могу больше это терпеть! Он издевается! Он без конца надо мной издевается! Я для него всё равно что собака! Хуже собаки! Люди к животным так не относятся, как он ко мне! Я устала! Я рабыня! Пашу, как лошадь, а вместо благодарности одни унижения! Он уже на людях меня унижает! Мама, он сейчас меня унизил, отвратительно прилюдно унизил!

Егоровна присела на стул.

– Ну и правильно, Леночка, – осторожно произнесла она. – Правильно! Давай от него уйдём, бросим его к чёрту. Вот прямо сейчас чемоданы соберём и уйдём. Дай я тебе помогу!

Пожилая женщина принялась ползать на коленях, подбирая разбросанные дочерью вещи.

– Ты только платья не комкай, аккуратно складывай, – бормотала она, собирая чемодан. – Сейчас к Верке поедем. Будем впятером жить, а что тут такого? Зато сами себе хозяйки. У меня пенсия, ты на работу устроишься. Уходи от него, Леночка, уходи! Он тебя в могилу сведёт, живьём сожрёт. Он же кровь из тебя пьёт, вурдалак проклятый. Девочка моя, правильно ты делаешь! Уйдём, прямо сейчас и уйдём! Слава богу, решилась наконец!

По щекам Егоровны потекли слёзы. Лена судорожно меряла шагами спальню.

– Всё, ухожу, – твердила она как заведённая. – Ухожу, ухожу! Пусть живёт, как хочет. Я не рабыня! Я не прислуга! Правильно ты говорила мама, надо жить с достоинством! Иначе тебя просто втопчут в грязь! И будут до конца жизни в эту грязь мордой тыкать! Хватит, надоело пресмыкаться! «Стёпушка – то, Стёпушка – это!» Ботинки сними, пятки почеши, подай, принеси! На черта мне его деньги! За каждую копейку сгноить готов! Он меня уничтожает, просто уничтожает! Хочет, чтобы я валялась у него в ногах и кланялась за крошку хлеба!

Лена выдохлась, всхлипнула, села на пол и застыла, уперев горестный взгляд в пустоту. Егоровна собирала чемодан, с состраданием глядя на дочь.

* * *

Лене было тридцать, когда она вышла замуж за Штыря. Свёл их, как ни странно, Виталий. Женщина до сих пор не знала, где и как её дорогой братишка познакомился с начальником отдела производства винно-водочного завода. Но полезное знакомство он постарался не упустить. Виталий убил одним махом двух зайцев: устроил личную жизнь сестры и заимел обеспеченного родственника. На заводе и во времена социализма платили высокие зарплаты.

Лене Степан не показался. Будучи её ровесником, он выглядел много старше своего возраста. Уже тогда он страдал излишним весом и любил выпить. Но жених начал дарить дорогие подарки, был смешлив, понравился матери. Да и какого такого принца ждать в тридцать лет? После развода замуж Лену больше никто не звал.

Свадьбы у них не было. Пришли в ЗАГС, расписались и поехали обратно домой. Штырь стал жить с женой и тёщей в трёхкомнатной квартире, доставшейся Егоровне от покойного мужа.

С первых дней совместной жизни молодой супруг резко изменился. Дорогие подарки дарить перестал. Куда-то испарилась и его смешливость, уступив место жёсткости. Лена понимала, в чём причина этих перемен, но боялась сказать правду даже самой себе. Егоровна тоже что-то подозревала и с сочувствием смотрела на дочь. При этом деньги в дом Степан приносил исправно, кормить семью считал своей обязанностью. Однако транжирства не терпел и требовал от жены экономного ведения хозяйства. Веру особо не любил, но и не обижал. В конце концов такие отношения все приняли как данность. В общем, как-то сжились, стерпелись.

Лена работала в школе, преподавала математику. Егоровна трудилась медсестрой в поликлинике.

А дальше случилось то, чего никто не ждал – через пять лет Штырь стал директором завода.

Это был 1988 год, самый разгар горбачёвской борьбы с пьянством. Повсеместно запрещали продавать спиртные напитки, вырубали элитные виноградники, закрывали винно-водочные заводы. Собрались закрыть и завод, где работал Степан, прислав для этой цели предписание из Москвы. Но местное партийное начальство начинать ликвидацию не спешило – уж больно хороший доход приносило производство алкоголя, в том числе и в их собственные карманы. Времена уже были далеко не сталинские и даже не брежневские. Разгул гласности и демократии подточил партийную дисциплину, и предписание из Москвы решили временно отложить. А чтобы в случае чего отвечать не пришлось, спешно назначили нового директора. Если хвост прижмут, можно будет на него свалить – мол, он, негодяй, указы сверху не выполняет. На эту роль выбрали не очень умного, но исполнительного Штыря. И тот, ни сном ни духом не ведая о коварных планах вышестоящих органов, с радостью должность принял.

Москва больше не вспомнила про небольшой винно-водочный завод на юге страны. Степан проработал директором четыре с лишним года.

* * *

Из ступора Лену вывел женский голос.

– Мама! Мам! Где вы тут?

– Бабуска! – шепеляво вторил детский голосок.

По лестнице зашлёпали маленькие, торопливые, семенящие шажочки и лёгкие, почти бесшумные шаги.

– Бабуска! – В комнату, как небольшой вихрь, ворвался ребёнок лет четырёх, в смешном коротком костюмчике, загорелый, озорно поблёскивающий глазками.

– Костик! – одновременно воскликнули Лена и Егоровна. Мальчишка кинулся к ним обеим. Не зная, к кому подбежать сначала, заколебался и остановился в нерешительности. Бабка и прабабка сами обняли его с двух сторон, затискали, зацеловали.

На пороге комнаты возникла молодая женщина в джинсовых «капри» и стильных тёмных очках с дымчатыми стёклами. На её блузке виднелся маленький торговый знак французкого дома моды. Женщина приподняла очки и воззрилась на картину, представшую её глазам.