Где только не был на ней полковник! Над Штеттином и Данцигом, Кенигсбергом и Свинемюнде, Псковом и Новгородом. И за многие боевые подвиги эту машину прозвали у нас "полковой мамашей". Любая погода устраивала "мамашу", любой маршрут проходила она без капризов и происшествий, над любой целью выделывала маневры, да такие, что голова у летчика кругом ходила.
Талантливо сооружена была "полковая мамаша". Многие летчики и штурманы, стрелки-радисты и техники испытывали на ней свое счастье.
И вот раз из-за моей "полковой мамаши" я крепко переволновался. Преображенский ушел на задание и не вернулся. Я не находил себе покоя. "Неужели, - думал я, - моторы сдали?" Двигатели перед вылетом я поставил новые. И все-таки подвел, как потом выяснилось, правый мотор.
Лишь на пятые сутки экипаж полковника Преображенского вернулся домой. Самолет пришлось эвакуировать из заснеженного болота. Надо было найти место посадки, поставить машину на ноги, взлететь. Да, в труднейших условиях пришлось нам тогда работать, но люди победили все. Они подняли самолет со Спасских болот 19 февраля 1942 года. Капитан Сергей Иванович Кузнецов замечательный летчик! - поднялся на ней в небо, хотя снегу в болотах выпало по горло. Сначала мы проложили трассу для пробега самолета, а потом уж выбирались сами. "Полковая мамаша" возвратилась в строй накануне того самого дня, когда командующий Краснознаменным Балтийским флотом вручил нашему полку Гвардейское знамя.
Потом сотни боевых вылетов сделала моя машина, свезла тысячи тяжелых бомб, потопила около двух десятков вражеских кораблей. Не раз она возвращалась изрешеченной осколками, но мы тщательно залечивали ее тяжелые раны..."
Гвардии старшина Колесниченко подвел меня к самолету № 2616 и продолжал рассказывать о нем с такой любовью, словно речь шла не о машине, а о близком человеке, друге. Но с еще большим проникновением говорил он о своих друзьях, товарищах: механиках, техниках, инженерах. Не раз вспоминал он и дела не так давно минувших дней - полеты на Берлин.
- В те дни мы были, как одержимые, - сказал он. - Нашего "батю", военинженера второго ранга Георгия Герасимовича Баранова, наградили за берлинские полеты орденом Ленина. Достойно наградили. Спал ли он когда-либо за те полтора месяца? Вряд ли, разве только стоя. Он почернел, высох. Смотреть было страшно. И я не был удивлен, что его труд правительство отметило такой же высокой наградой, как и наших лучших летчиков, штурманов, стрелков-радистов. Орденом Ленина тогда наградили летчиков Дашковского, Кравченко, Фокина, Трычкова, Мильгунова, штурманов Николаева, Серебрякова, Рысенко.
Из экипажа Плоткина орденом Ленина был награжден стрелок-радист Михаил Кудряшов. Это, я вам скажу, настоящий стрелок-радист! Да разве о всех расскажешь? Упомяну только еще штурманов Власова Александра Ивановича и Егельского Ивана Васильевича. Те были награждены орденом Красного Знамени. Среди награжденных этим орденом были и генерал-лейтенант Жаворонков Семен Федорович, старший сержант Рудаков Иван Иванович, старшина Петров Виктор Васильевич, лейтенант Семенков Матвей Потапович. Да, за берлинскую эпопею награждено у нас немало. Семьдесят пять человек! Среди них и воентехник второго ранга Герасименя Павел Семенович, воентехник первого ранга Власкин Константин Андреевич, воентехник второго ранга Калинин Александр Сергеевич, воентехник Прусаков Василий Павлович, Углов Александр Гаврилович... Всех, действительно, не назовешь. Героев своих, воздушных и наземных, мы знаем хорошо. Они и теперь нас не подводят. Недаром же среди наших людей в почете песня:
Медаль за бой,
Медаль за труд,
Из одного металла льют!
И жизнь, и смерть - подвиг
История авиации знает много случаев необыкновенных воздушных боев, сказал мне однажды полковник Преображенский, - а за прошедшие несколько месяцев войны она пополнилась еще более неожиданными, непредвиденными, можно сказать, "запрещенными" приемами, каких еще не знала боевая практика.
Задумчиво проведя рукой по густым волосам, полковник продолжал:
- Сколько у нас молодых и отважных героев. Они ежедневно проявляют героизм, граничащий с самопожертвованием. Саша Пресняков, Павел Колесник, Александр Разгонин, Николай Кудряшов, Виктор Чванов... В дни, когда фашисты стремились замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда и наступали на Волховском участке фронта, они проявили не только исключительное мужество, но и невиданное мастерство. В одну из боевых ночей метеосводка ничего утешительного не, предвещала. Погода была такой, что лететь совершенно невозможно. Командующий пятьдесят четвертой армией генерал-майор Иван Иванович Федюнинский попросил помочь с воздуха: А как помочь? Метет метель. Я вызвал добровольцев-смельчаков. И в страшную метель при порывистом ветре они совершили на высоте сто пятьдесят-двести метров по три-четыре вылета за ночь! Многие думали: выдержат ли гвардейцы такую нагрузку? Выдержали. Иного выхода не было. Полеты продолжались и в следующую метельную ночь. В одном из них самолет Преснякова подбили, но пилот довел израненную машину до своей территории и произвел посадку в лесу на одной из полянок. И самолет, и экипаж были спасены...
Приказом по 54-й армии генерал-майор И. И. Федюнинский объявил Александру Преснякову, Павлу Колеснику, Александру Разгонину, Николаю Кудряшову, Виктору Чванову и другим участникам ночных рейдов благодарность за мужество и героизм, проявленные при бомбовых ударах по наступающим мотомехчастям противника.
- Как видишь, - подчеркнул полковник, - армейцы нас ценят высоко. В другом бою, в районе острова Соммерс в Финском заливе, где Александр Пресняков поддерживал действия моряков, наш экипаж атаковали вражеские истребители. Стрелок-радист Георгий Лукашев сбил фашистский самолет. Однако во время боя наш самолет был сильно поврежден: оказались пробитыми бензобаки, мотор, ранены оба стрелка. Проявляя величайшее хладнокровие, Пресняков, используя облачность, на одном моторе привел тяжело израненную машину на свой аэродром. А ему так же, как и Николаю Победкину, всего лишь двадцать два года! Песни, которые часто распевают у нас в полку, написаны Сашей.
Мне рассказали о подвиге летчика-истребителя Гусейна-Бала-оглы Алиева из бригады Ивана Романенко. В своем первом воздушном бою у озера Самро, прикрывая наших бомбардировщиков, он сбил три истребителя противника. После воздушного боя летчик привел изрешеченную осколками снарядов машину и посадил ее на аэродроме. Люди бросились к самолету. В кабине они увидели смертельно раненного летчика. Он успел еще сказать своим товарищам: "Долетел... дома... Гусейн-Бала-оглы Алиев... выполнил свой долг... перед Родиной..."
На теле летчика насчитали тридцать две раны. Посмертно комсомолец Гусейн-Бала-оглы Алиев награжден орденом Ленина. Он стал народным героем Азербайджана.
- Эти случаи в воздухе могут показаться невероятными, - как бы подвел итог Евгений Николаевич. - Но факты остаются фактами. Я все видел своими глазами. И в этой связи нередко появляется желание пофилософствовать. Вот все не выходит у меня из головы Егоров. Кто знает, может, из него получился бы незаурядный ученый? И вообще, что можно сказать о смерти? Мы, летчики, мало думаем о ней. А если и думаем, то, как бы поточнее выразиться, думаем оптимистически. Парадокс, не правда ли? Но я постараюсь доказать, что в моих рассуждениях ничего парадоксального нет. Прежде всего, самолет наш - сам по себе боевое оружие. Если у тебя патроны вышли, ты все-таки найди способ уничтожить врага. Бомбы все сброшены - умей драться безоружным. Спросишь чем? Самолетом! Помнится, как над вражеским берегом у Финского залива машина летчика Борисова была подбита зенитными батареями. Изрешеченный снарядами самолет должен был глыбой упасть на землю и разбиться. И вы думаете, что Борисов не сознавал катастрофического положения, в котором оказался? Он знал, что те доли секунды, которыми он располагал, нужно израсходовать так экономно, так бережно, так расчетливо и умно, чтобы успеть за мгновение сделать больше, чем когда бы то ни было. Наши летчики, если им доводится умирать, умирают достойно.
