Спустя некоторое время неподалеку от Красных Шим уже догорали три костра. Ветер далеко разносил запах металлической гари.
В тот день, еще на рассвете, наша воздушная разведка обнаружила продвижение танков противника. От озера Самро они держали направление на север, к Ленинграду.
Эскадрилья бомбардировщиков, в которой воевал с начала войны Василий Балебин, получив координаты цели от воздушного разведчика, без промедления вылетела на задание. Наши летчики застигли фашистов на марше. В то время, как экипажи ДБ-3 начали прицельное бомбометание, истребители сопровождения открыли пулеметно-пушечный огонь по фашистам, устроившимся на броне. Надо было видеть, какая суматоха поднялась у немцев, когда бомбы разорвались в голове и в хвосте колонны! На дороге образовалась пробка. От метких попаданий тяжелые танки, загораясь, останавливались, чадили не хуже паровозных труб. Танкисты выскакивали из горящих машин и разбегались в страхе. Большинство опрометью неслось в лес, но и там их настигал огонь наших истребителей.
Фашисты, чтоб предотвратить окончательный разгром своей колонны, подняли с ближайшего аэродрома большой наряд "мессершмиттов".
Истребители противника появились с некоторым запозданием, но было их много.
Перед полетом Василию Балебину говорили:
- Будь осторожен, Василий Алексеевич! Он, застегивая шлем и садясь в самолет, отвечал уверенно:
- Меня не собьют!
Нельзя сказать, чтобы Василий Балебин был неопытным. За боевые успехи он уже был награжден орденом Красного Знамени, штурман Шпортенко не раз отличался в воздушных схватках, стрелок-радист Кравченко тоже выдержал уже не одну вражескую атаку - после 22 июня экипаж летал бомбить порт Мемель, дрался над Самро, Двинском, ходил на далекую Ваазу.
Здесь, у озера Самро, соотношение сил сложилось явно в пользу немцев. Шпортенко метко отбивал атаки истребителей противника спереди, Кравченко из задней полусферы. На четвертом заходе ранило стрелка. Потом осколками зенитного снаряда перебило штурвал, самолет стал терять управление. Закружились поля, деревья, куда-то провалилось озеро.
За минуту до гибели Шпортенко заметил противника и успел передать летчику:
- Сзади и сверху - "мессеры". Кравченко отбивает четвертую атаку.
Балебин старался изо всех сил оторваться от врагов, но ничего не получалось. В смертельной схватке были убиты и штурман, и стрелок. Пришлось Балебину выброситься из горящей машины на парашюте.
Очутившись на земле, летчик отчетливо услышал позади себя пулеметные очереди: к месту падения бомбардировщика уже спешили гитлеровцы.
Забравшись в пересыхающее болото, Балебин просидел весь день, а когда стемнело, зарыл морской китель у приметного дерева и остался только в шерстяном свитере. Надо было пробираться к линии фронта. До рассвета летчик блуждал в лесу, настороженно прислушиваясь к малейшим шорохам. Погони не было. И Балебин решил вернуться к самолету.
Балебин шел за Генкой след в след. Мальчишка легко и ловко пробивал дорогу среди болот и кустарников. Чувствовалось, что местность он знает назубок. Петляя по узким тропинкам, уводя Балебина то влево, то вправо, он шел уверенно и твердо, будто опытный лесничий.
Скоро показалась большая дорога, а за ней чернели дома деревни.
- Подожди меня здесь, дядя Вася, - сказал Генка, когда кустами они подошли к крайним домам. - Я сбегаю вон к той избенке, узнаю, что там, а потом свистну. Как бы на немцев не наскочить.
И паренек быстро шмыгнул в подворье.
- Тут грабиловка была, - вернувшись, сказал Генка. - Тетку мою дочиста обобрали.
На крыльце стояла худая, укутанная шалью седая женщина.
- Она покормит нас, - сказал Генка, - а потом пойдем спать на сеновал. Никто не догадается, отоспимся.
Зинаида накормила летчика и Генку и тут же отправила их в сарай.
Балебин никак не мог уснуть, хотя и слипались глаза. Он тяжело вздыхал, о чем-то думал.
- Вам видно, очень к своим летчикам хочется? - неожиданно спросил Генка.
- А ты как думаешь?
- Я думаю, очень.
- Раз так думаешь, значит, поможешь мне выйти к нашим. В полку, наверное, уж считают нас всех погибшими.
- А большой у вас полк, дядя Вася?
- Большой, самолетов много. И командиры у нас хорошие. Один полковник Преображенский Евгений Николаевич десятерых летчиков стоит. Боевой, смелый.
- А самолеты далеко летают? До Берлина могут долететь?
- Могут, Генка! Я бы и сам полетел, да вот видишь... Как ты думаешь, пробьемся?
- Со мной пойдешь - наверняка пройдешь. - А почему ты так уверен?
- Со мной не пропадешь, - самоуверенно повторил Генка. - Проверено. Все тропиночки исхожены под Красными Шимами. Батька охотился, а я помогал. Где только мы ни ходили!
- А где же твой батька?
- К батьке по дороге зайдем. Я ему говорил: если придут немцы, я уйду, убегу! Он меня не корил за самовольство. А какое тут самовольство? Батька сказал мне: "Всем сразу уйти нельзя. Попадемся! По одному следует уходить. Не так заметно". А по одному уходить, по-моему, тоже плохо. Попадешься напрасно погибнешь. Никто не узнает. Лучше всего вдвоем пробираться к своим.
- Ты бы поспал немного. А то дорогой зевать будешь.
- Ладно, - согласился Генка и, повернувшись, добавил: - Если услышишь или заметишь что-нибудь неладное - буди! Слышишь?
- Слышу...
Они проснулись чуть Свет и двинулись в путь, не попрощавшись даже с теткой Зинаидой. По дороге, соблюдая все предосторожности, зашли к Генкиному отцу. Небритый, заросший мужчина лет сорока пяти слез с хворостинного, крытого соломой чердака старой бани, когда Генка тихонько три раза свистнул.
- Прощай батька! Я к Ленинграду подаюсь, - деловито сказал Генка. Отведу летчика. Ты видел, как сбили его?
- Видел, - угрюмо сказал отец. - Как же это у вас получилось?
- Долгий рассказ, - хмуро ответил Балебин, осторожно посматривая вокруг. - Двое погибли. Я один вот остался. Надо к своим пробраться.
- Все понятно, - задумчиво произнес мужчина и, повернувшись к сыну, напутствовал: - Ты, Генка, действуй осторожно и по-умному.
Исхудавший, почерневший человек в заплатанном пальто обнял парнишку, сказал, как лучше и безопаснее пройти, и посмотрел большими доверчивыми глазами на летчика.
- Идите. Поскорее идите, пока не поздно. Генка жалостливо посмотрел на отца - грустно и совсем не по-детски.
Мальчик шел впереди метров на триста и подавал сигналы руками. Кверху одну руку поднимет - стой! В сторону выкинет - ложись! Растопырит руки прячься. А сядет на земле - подходи ближе, не бойся!
Чаще всего Генка подавал команды: "Ложись!", "Стой!". На дороге они пересчитывали застрявшие немецкие танки, буксовавшие автомобили.
Балебин велел Генке получше запоминать местность, проезжие и проселочные дороги.
- А для чего? - спросил Генка. - Мы же не вернемся сюда.
- А может, и вернемся? Мало ли какие дела бывают на свете. Разведку произведем, доставим сведения.
И Генка преобразился, засиял. Он оказался хорошим помощником: ходил на разведку в ближайшие села, доставал у крестьян продукты, пытался разузнать, нет ли поблизости партизан.
О многом поговорили они в дороге.
Генка узнал, что Балебину тридцать три года, из них уже одиннадцать лет он в Красной Армии. А родился летчик неподалеку от Москвы, в деревне Павловской под Истрой. Работал на обувной фабрике, учился. В 1934 году закончил Ейское авиационное училище летчиков, и с тех пор много разных самолетов прошло через его руки. Особенно нравится ему ДБ-3. На нем, например, за семь-восемь часов можно и до Берлина достать и вернуться обратно.
- А может, пока мы тут идем, ваши уже в Берлин собрались? - вдруг опросил Генка.
- Под Ленинградом дел хватает, - хмуро ответил Балебин. - Видишь, куда немец добрался, к вам в Красные Шимы.
Немало испытаний выпало им в пути, но наконец настал день, когда Балебин с Генкой въехали на полуразбитой полуторке в местечко недалеко от Ленинграда, где расположился минно-торпедный бомбардировочный полк.
