События поворачивались не так, как он предполагал. Пробовал спать под ногой, на полу, как собачка. Но Простор не давал покоя. "Нет мне места, нет мне места!" - кричал Савелий по долгому коридору, брошенному демонами.
Место между тем было, и он чувствовал это внутри. Нужно было уловить, уловить дух сместившейся Бездны и вступить в отношения с новой реальностью, которая когда-то была в нем, но ушла с потерей ноги, скрывшись где-то как невидимка и обретя, вероятно, новую подоснову.
И Савелий гоготал, бегая за тенями, которые, может быть, отражали то, что ему не следует знать. Костыли трещали от такой беготни. Странные, кровавые слезы выступали у него на глазах... Напряжение нарастало... Он уже не узнавал даже кошек, похожих на Анну Николаевну, соседку. Однажды к ночи с нечеловеческой ловкостью выбежал он на улицу. Окна домов были до того мертвы, точно их занавесила Бездна. Нигде никого не было. Савелий поднял голубой взгляд вверх, к небу, вспоминая о луне. И застыл. Луны не было. Вместо луны в ореоле рваных блуждающих туч висела нога - его нога, оторванная, обнаженная, такая же, какая была при жизни, во всей сладости, тайне и блеске... Как знак, что есть... Неописуемое...
- О! - завопил Савелий и бросился... Туда... Первым отлетел костыль... Потом голова... Точно подкинутая какой-то неизъяснимой силой, она, оторвавшись от туловища, сделала мягкий, плавный полет высоко над домами, чуть застыв над миром в лунном свете ночи. Савелию даже показалось, что его голова чуть улыбнулась ноге, когда покорно опускалась где-то там, за домами... Наконец, произошло уже нечто совсем невоообразимое...
Распавшиеся части Савельиного тела так и лежали до утра, пока их не подмели дворники. Из костыля дети сделали пулемет. А голову нашли на пустыре завшивленные черные ребята. Они с наслаждением гоняли ее как мяч, играя в футбол под восторженные пьяные выкрики такой же странной толпы. Кто-то бросал в голову шляпы.
Однако это не значит, что Савелий стал побежденным. Скорее всего, это просто не имело отношения к делу. В конце концов голова - всего лишь голова.
Зато в комнате Савелия сразу же поселился новый жилец, который не только не сорвал со стены засушенную ногу, но и стал ее охранять. Неумолимо, строго и от людей. И часто по ноге ползал невиданной окраски молодой жук, который с ненасекомым сладострастием копошил высушенную ногу, видимо получая от этого не скрытую жизненную силу, а то, от чего он исчезал...
О чудесном
Коля Гуляев ничем особым не был наделен; все было в меру - и красота, и ум, и глупость, и отношение к смерти. По жизни он шел тихо, как по болоту, и взгляд его глаз был тоскливо-неопределенный, точно все ожидалось впереди там где-то, после смерти или даже после многих смертей. Жизнь он любил, но как-то осторожно: мол, ну ее, жизнь-то, как бы еще не пристукнули. И даже тайна, наверное, в нем присутствовала где-то глубинно-внутри, и он часто забывал поэтому, что у него есть тайна.
Домашних у него не было, кроме лягушки, жившей на кухне, невероятно просыревшей. Гуляев и сам по себе просырел и во сне удивлялся не раз, почему по его ногам не ходят ночью лягушки.
Кроме лягушки, с которой он любил молчать, был у него еще друг закадычный, по школьным годам, Никита Темпов.
Школьные годы для них давно миновали, прошли и студенческие с их боевыми песнями. Друзья женились, развелись, и шел им тридцатый год, точнее, Никите тридцать первый, а Коле двадцать девятый. Со временем жизнь становилась все обыкновенней и обыкновенной, точно ее уже не было. Спеты были песни, увидены моря-окияны, не мешал даже ежедневный монотонный труд. А когда-то Никита любил дождливые дни.
- Ну его, солнце-то, - говаривал он в студенческие годы. - И чего светит без толку! Как ни крути, а при свете всего никогда не узнаешь. Чего в нем хорошего, в свете-то?
Вскоре ему и это стало безразлично: что дождливый день, что солнечный. Но от здравого смысла друзья тем не менее никогда не отказывались. Наоборот, именно здравый смысл заволок весь горизонт их бытия. Активно работали, лечились (словно можно вылечиться, но лечились все-таки с целью), и вообще всяких задач было много.
- Всего нам никогда не достигнуть, - объяснял Никита Колюшке своему.
Жизнь, словом, длилась равномерно и как-то непоколебимо.
Собрались они однажды в пригород, к друзьям. Шли небольшим лесом, даже не лесом, а так, не поймешь что: где-то полянка, где-то поле, а где-то и лес.
Никита и говорит своему Колюшке:
- Старик, я пойду за деревья отолью, а ты подожди малость.
Коля и пошел себе тихонько, еле-еле вперед, думая: отлить - дело небольшое. Прошло минуты две-три. Коля обернулся: никого нет. Пусто.
"Что ж он такой странный, - подумал Николай. - Пойду к дереву".
Подошел к дереву, Никого. Пустота.
Густой лес вроде далеко, кругом поляны, а пусто. Нету Никиты - и все.
Николай - туда-сюда - забегал между деревьями. От одного пня к другому, от другого пня к третьему. Запутался. Упал, Встал и кричит:
- Никита. Никита!!!
Нет ответа. И тихо к тому же.
- Господи, три минуты прошло, я ж его уголком глаз видел, где же он?
Ходил, ходил вокруг Николай, кричал, а потом как испугался - и побежал. Бежал, бежал как сумасшедший, почти два километра пробежал, до полугородка, полудеревни. И тогда подумал: "Чего я испугался-то, дурак. Знаю я этого своего Никиту: шутник большой. Наверное, подшутить надо мной захотел. И убежал так, что я и не заметил. Он ведь, собака, прыткий. Тоже мне, друг называется. Мирно шли выпивать к девкам, а он вот сбежал. Но вдруг его убили? А где же труп? Без трупа не убивают".
И пошел себе Николай рядом со своей тенью к станции. В конце концов даже повеселел. На следующий день позвонил Никите.
Подошла мамаша и крякнула, что Никита на ночь не приходил, наверное пьянствует. Николай похолодел. "Какое пьянствует, - подумал, - что-то здесь не то..."
Не пришел Никита и на другой день, и на следующий, и вообще не пришел. Николай остолбенел. "Во те на... - подумал. - Пошел отлить за дерево, и глядь - нет человека".
Вызвали милицию.
Следователь - въедливый, аккуратный старичок - вспылил: не врите только! Николай все чистосердечно рассказал.
