Да, не это было главное. Главное, было в том, что начала изменяться его тень. Он заметил это впервые, когда писал письмо далекой бабушке в Москву. Вместо тени от своих пальцев он увидел черные когти - сверхестественно черные, ибо тень никогда не бывает так черна.
"Началось, началось, - в холодном поту подумал он, - я знал, что этим кончится... Это конец".
Но он дописал письмо, словно ведомый когтями.
Впрочем, письмо было довольно добродушным, оно началось так:
"Дорогая бабуся! Привет из Нью-Йорка, из всемирного центра будущего. Ты не умерла?! А я как будто бы умер, но в целом живой.
У меня все хорошо. Часто по ночам любуюсь небоскребами. А как тетя Маня, тетя Катя и тетя Вика?" (На самом деле никаких таких женщин вообще не существовало.)
После того, как Заядлов закончил писать, поставив последнее: "Не забывай меня, бабушка", он опять поглядел на тень и увидел, что она стала нормальная.
Заядлов страшно обрадовался этому.
"А не пойти ли мне погулять", - решил он от счастья.
И он прямо-таки побежал - вперед на Пятое Авеню, к рекламам, педерастам и бизнесменам. По дороге он поблевал около большого клуба, который называли почему-то храмом.
И пошел вперед - мимо огромных причудливых тридцатиэтажных банков, малюсеньких церквей и теней от небоскребов. Там и сям появлялись нищие и сумасшедшие. Секс Заядлов любил, но сумасшедших - никогда. Их было много в этом городе будущего - но их некуда было девать...
Заядлов подмигнул раза два прохожим, на большее он не решался, хотя помнил, что как-то раз ему ответили:
- How are you. (Хау а ю)?
Нет, он не был одинок. Заядлов вдруг юркнул в заведение, мокрое от пива и от раскрашенных как на Марсе проституток, и запил, наклонившись над единственной рюмкой виски. И тогда второй раз увидел свою тень: однако вместо обычной головы была голова льва.
"Да нет, это кутенка, - успокоил сам себя Заядлов, наклонясь. - Всего лишь кошка - и все".
Но потом вдруг вскочил, дико озираясь на невинных проституток. Тень исчезла, ушла в потолок, в лампу, повиснув над головами дев. И Заядлов выбежал из светоносного этого заведения.
Свернул в малолюдство: какая-то женщина одиноко свистнула: была она как привидение, сошедшее с ума. Заядлов глянул вверх: там были небесного света небоскребы, и в каждом окне было, может быть, по бриллианту.
Он не любил плясать перед небоскребами.
Итак, появилась какая-то новая, почти доисторическая тень, как будто раньше он вообще жил без подлинной тени, оставаясь золотым счастливым человечком.
Спустя три недели тень эта даже стала драться - словно из тени высунулся коготь. И тогда он захохотал:
- Боже мой, я все понял, - кричал он в стену. - Это не сумасшествие, а, напротив, обратный процесс! Я, наконец, становлюсь нормальным!
И он юрко, несмотря на драчливую тень, засеменил к своей новой жене.
Действительно, когда сдуло жену-эмигрантку, он приобрел вторую - из местных, старуху лет семидесяти, якобы почти без средств, но все-таки с небольшими деньгами, которые она не тратила с детства. Потому и накопилось. Собственно, формально женат он не был, только - друг дома и полулюбовник. Приходил он к ней раз в полгода, или, может быть, раз в три месяца - и это считалось большой неразлучной дружбой. Почти мечтой.
Вот перед ней-то Заядлов и любил плясать.
Старуха - Мэри - терпела и это, скаля не то звериные, не то стальные зубы, и все время спрашивала Заядлова:
- How are you. (Хау а ю.)
Тот отвечал грустным кивком.
Чужое небо Нью-Йорка с его ординарными звездами уже не мучило его...
Следовательно, после появления драчливой тени - он понесся к Мэри: на забытом даже адом метро.
Мэри встретила его своей прежней, жизнерадостно-мертвой улыбкой:
- How are you. (Хау а ю.)
Много, много раз слышал это приветствие Виктор от всех просвещенных людей Запада. И не всегда реагировал правильно на эти слова: ведь он был чужеземец.
На этот раз он просто поцеловал Мэри, и они стали смотреть телевизор. Иногда Мэри опять спрашивала: "How are you?" - или о погоде: "Не правда ли, хорошая погода сегодня?"
Потом, после выступления регбистов и литераторов, она сообщила Виктору, что скоро умрет, так как у нее серьезный рак. Заядлов промолчал, не веря, но Мэри добавила, что для нее это большая проблема и что к ней ужа давно ходит (она тратит на это немалую сумму денег) приличный психоаналитик: он объясняет ей, что теперь делать и о чем думать. Виктор улыбался как во сне, по-прежнему не веря, и ушел, смущенный.
А через два дня его тень стала разговаривать.
У Виктора пот ушел внутрь лба. А потом он разучился удивляться. Впрочем, слова тени были пророческими: "Не смотри на свое отражение в зеркале... Не смотри... Ты понял это?"
Утешило его только то, что на самом деле говорила уже не его тень - ибо трудно было назвать то, что он видел рядом с собою, его тенью - лица, например, уже не существовало, но грудь выделялась и особенно борода, хотя на самом деле никакой бороды у него в земной жизни не было.
Но все-таки часто - на стене, в углу, где-то в полуклозете, среди смелых тараканов - мелькала и его бывшая тень - но опять-таки в ней то оказывался птичий нос, то коровье ухо, то горб демона, то еще что-нибудь почище.
Если появлялся горб, то Заядлов обычно быстро бормотал - но горб, тот, как правило, упорно молчал. А пророчество тени несуществующей бороды (относительно зеркальца) Виктор запомнил на всю жизнь.
Собственно зеркал в его комнате никогда не было (там вообще почти ничего из предметов не существовало), но Виктор стал теперь шарахаться от зеркал и на улице, и в кафе, и где-нибудь в рекламном бюро.
Но одновременно его стали манить к себе зеркала. И он, становясь на цыпочки, пытался заглянуть туда. Но в последний момент страх опрокидывал его назад, а ум свирепел: "Гляди, умрешь, если увидишь свое отражение". Так и жил он многие дни, вздрагивая от возможности увидеть...
В конце концов он снова решил сходить к жене.
Мэри встретила его доктором. Белый костюм сидел в комнате и оказался психоаналитиком.
Виктор ответил самому себе, что цивилизации непонятны друг другу.
