– Сама или не сама, какая разница? – пожал плечами учитель. – Иди, доченька, иди. И сделай так, как она скажет. Я не против, ты это помни, хорошо?

– Хорошо! – Горислава бросилась натягивать полушубок.

– Куда это ты, на ночь глядя? – встрепенулась Ждана.

– Куда надо! – сурово отозвался учитель. – Я велел!

– А куда? Куда? – допытывалась жена. – Где это она шататься будет в темноте?

– До Стояны дойдет и обратно, – успокоил ее муж.

Горислава с удивлением покосилась на отца: Козарин никогда жене не лгал, в крайнем случае –отмалчивался. Она повязала платок и хотела было уже выскочить за дверь.

– Горенька! – жалобно взмолился учитель.

– Папа? – она в недоумении повернулась к нему.

– Поцелуй меня! – попросил он. – И мать. Вот так.

Горислава послушно приложилась к родительским щекам, учитель крепко сжал ее в объятиях, потом сам раскрыл дверь и настойчиво вытолкнул дочь в сени.

– Ну иди, иди, иди скорее, перепелушка. Лети!

Горислава, с удивлением оглянувшись на мать и братьев, кивнула и вышла из дома.

– Куда ты все-таки ее отправил? – услышала она встревоженный голос матери. – Козарин, правду скажи!

– Чаю налей, – отозвался тот, – никуда я ее не отправлял. Любить дочь нам пока церковью не запрещено!

Горислава улыбнулась и, сгорая от нетерпения, пошла, почти побежала, к домику Всемилы. Ночь выдалась морозная, тихая и ясная. Было светло как днем: на небе сияла полная луна. Снег искрился серебром под валенками девушки и скрипел задорно и звонко. Сама того не замечая она начала напевать, приплясывая на ходу от радости. Вот наконец показалась заснеженная крыша знакомой избушки. Горислава влетела в сени, отряхнула снег и, постучавшись, вошла в комнату.

– Добрый вечер, бабушка Всемила! Вы говорить хотели со мной? Это по поводу Остромира, да? Он не обиделся? Ой, Ярочка, здравствуй!

– Горя, – удивленно перевела на нее взгляд Яролика, сидевшая у печи и гревшая руки. – А ты чего здесь?

– Заходи, Горенька, – кивнула Всемила, перебиравшая свои запасы. – Садись за стол, сейчас поговорим. Это… не только по поводу Остромира, а по поводу всего. И поговорить мне надо с вами обеими.

Яролика удивленно посмотрела на подружку. Горислава, сбитая с толку, стащила варежки, расстегнула и скинула полушубок и села, куда ей велели.

– Значит… Вы с ним поговорили? – осторожно начала она. – Папа велел идти к вам, и я решила, он меня благословляет. Он сказал, он не против… Так Остромир… Ну что же он сказал, бабушка? – все нетерпеливее спрашивала девушка, решив отложить на потом другую тему, сейчас ее никак не интересовавшую.

– Погоди, Горюшка, – травница наконец отставила в сторону свои банки и подошла к столу. – Не спеши. Сейчас нам предстоит дело куда серьезнее.

Яролика, хмурясь, смотрела на Всемилу. Еще с момента их возвращения, когда отец велел ей помочь бабушке отнести кое-какие покупки, ее терзала тревога. Слишком уже крепко обнял ее Живко, как будто не на час она уходила, а на год. И велел обнять мать и брата тоже. Что-то происходило, Яролика чувствовала это, но что – понять не могла. Когда они пришли в бабушкину избушку, травница велела ей посидеть спокойно, потом помочь растопить печь, потом выдумала еще какое-то дело, – словом, всем силами пыталась отвлечь внучку. И, похоже, ее целью было именно дождаться Гориславу.

– Потолковала я, Горюшка, об огне твоем, – сказала Всемила. – Все так, как я и говорила, ничего нового мне не посоветовали: тренироваться тебе надо, чтобы управлять огнем, поскольку он часть тебя. Учиться владеть стихией, тогда и дар твой будет тебе легче и легче даваться. Но сейчас это не самая главная проблема, что решить надо. Опаснее становится нам тут, девочки, все страшнее и страшнее. И простым людям жизни нет, что уж говорить про тех, кто чародейский дар в себе хранит. Одно неосторожное слово – и налетят подлые православные священники. И уж разбираться они точно не будут, кто прав, кто виноват. Признания вырывают под пытками, а потом – или на костер, или камнями… – она вздохнула.

Яролика вздрогнула.

– Бабушка, зачем ты это говоришь? – робко спросила она. – Мы же не показываем дар, прячем, как ты говоришь.

– Это не поможет, Яруша, – покачала головой Всемила. – Сейчас на чародеев охота ведется, а хоть и доверяю я соседям, но вдруг кто где о чем обмолвится.

Горислава нетерпеливо вздохнула и нахмурилась. Какой смысл сейчас говорить о том, что всем известно? Лишь безмерное уважение к травнице удерживало ее от дальнейших расспросов о кузнеце.

– Спасибо, бабушка, что потолковали в городе обо мне, – проговорила она, пряча глаза, – я все сделаю, как вы велите. Дай Мокошь, совладаю с даром – никто и не узнает.

– Это не спасение, Горя, – чуть нахмурилась Всемила. – Надеяться на авось нельзя, а потому… – она вздохнула. – Вот к чему я веду, внученьки. Нам с вами, как и другим чародеям, в Остроге оставаться нельзя. Опасно это, а потому уходить надо. Сегодня же, сейчас.

– Что?! – едва не задохнулась от изумления Яролика. – Но… папа… мама… и Златко!

– Отцы ваши согласились, что вам уходить надо. Живко вчера в лес прошелся, на границе стену строят, скоро нас заключат в тюрьму, откуда ни входа не будет, ни выхода. Отец твой, Яролика, нам поможет мимо дозоров пройти, – непреклонно сказала Всемила. – Я его попросила в скором времени подойти сюда с кое-какими вашими вещами, чтобы вам не возвращаться в деревню. А оставаться здесь нельзя, сгинете.

Сердце Гориславы ухнуло куда-то вниз. Она поняла, на что ее благословил отец. Расширившимися от ужаса глазами она смотрела на Всемилу, на подругу и понимала едва ли половину из того, что они говорили.

– Уйти? – пролепетала она. – Но куда?

– Подальше отсюда, – сказала травница. – Сперва в Лигию, потом до галлов доберемся, а там посмотрим, где лучше устроиться. Я всегда больше Сольгард любила, да и друзья у меня там были. Но если понравится вам на юге, можно и на юге обустроиться. А уходить надо, – добавила она. – Казни уже до нас добрались, сегодня в городе девушку забросали камнями за то, что за викинга замуж вышла. Не сегодня завтра достроят стену, и придут сюда священники уже по наши души.

Яролика молчала, в глазах ее плескался ужас. Ей было очень страшно: страшно оставаться, потому что многие знали про ее бабушку, да и про нее догадывались. Но и уходить вот так, резко срываться с места тоже было страшно. А как же родители, маленький Златко? Их небольшой уютный дом?

Горислава поняла, что не может усидеть на месте, она встала, прошлась по комнате и подняла глаза на травницу:

– Но вы поговорили с Остромиром? – спросила она твердо, не так нетерпеливо и восторженно, как раньше.

Всемила покрутила головой, словно не желая говорить, однако, посмотрев на девушку, все же ответила.

– Поговорила, – сказала она. – Он… не испугался твоего дара.

Горислава сделала шаг к ней:

– Что он сказал? – тихо спросила она.

– Что любит тебя, кем бы ты ни была, – ответила Всемила. – Но Горислава, если ты любишь его, ты согласишься с тем, что вам надо уходить. Прознают про вас – схватят всех ваших близких и родных. И заставят либо отречься и оговорить вас, либо – что еще хуже – на помост потащат.

– Тогда я отрекусь, – сказала Горислава. – Сейчас отрекусь, не дожидаясь, пока придут. Мне не нужен дар, если рядом не будет родных. Мама и папа, братья и… Остромир. Они мне дороже.

– От чего ты отречешься, глупышка? Дар – часть тебя. Руку или ногу отрезать хочешь? Да и не нужно им твое отречение, – возразила Всемила. – Им смерть твоя нужна или служба, если продаться захочешь. А вот тебе разве это нужно, девочка? Сгинешь ведь сама, Горюшка! А семье твоей придется смотреть, как ты погибаешь!

– Никто про меня не знает, – упрямо мотнула головой Горислава, – кроме Остромира, а он не скажет. Я не буду пользоваться даром, и он угаснет. Мама говорила, так бывает. Я не могу уйти! Не сейчас! Не когда у нас с Остромиром сладилось!