- Сестра Гудула, помнишь, я говорил, что ты уже неоднократно встречала свою дочь?..

- Как тут и забыть, отец мой! Я уж места себе не находила, все перебирала в голове. Да ведь мимо моей келейки много девчонок пробегало – нежто я на всех смотрела?.. Если бы у меня была хоть надежда…

- О, нет, сестра, эту девушку ты точно помнишь, - криво усмехнулся Фролло. – Послушай же, что стало с твоей дочерью. Цыганки, что украли ее, естественно не сожрали твое дитя, как ты всех пыталась уверить. Они воспитали малютку, как свою дочь; она много странствовала в детстве вместе с табором. Этот башмачок ей оставили в память о тебе – не знаю, правда ли думали, что однажды вы встретитесь, или здесь была какая-то другая цель… Теперь мы уже вряд ли об этом узнаем. Между тем, твоя Агнесса выросла в прекрасную юную девушку, вернулась во Францию вместе со своей новой семьей, для которой она – венец, настоящая жемчужина, и они любят ее безмерно. Хотя, я бы даже сказал, не жемчужина, а изумруд… Слушай дальше. Пару лет назад твоя дочь очутилась в Париже, жители которого приняли ее весьма и весьма благосклонно. Хотя и не все из них… Но простым людям она полюбилась своими задорными танцами, чистым голоском, выводящим незнакомые мотивы, удивительными фокусами, которым обучила козу…

Пакетта Шантфлери не смогла сдержать приглушенного вскрика.

- Дочь моя!.. – прошептала она, прикрывая рот тыльной стороной ладонью. – Моя дочь!.. А я, глупая, проклинала ее на все лады – о, горе мне, несчастной! Я все думала, что ненавижу ее со всем отчаянием моего разбитого сердца, в то время как мне следовало любить ее нежнее Мадонны!.. Но простит ли она мне, захочет ли теперь узнать меня?..

- Она хочет, хочет, - заверил священник. – Я рассказал ей, кто ее мать. Она уже простила – она очень добрая девочка. Я объяснил ей, что ты сама не понимала, что говоришь…

- О, спасибо, спасибо, отец мой!.. Как вы добры, как добры!

- Не стоит, - ему даже стало немного неловко, как вору, который возвратил «случайно найденное» чужое добро и вынужден выслушивать благодарности счастливого хозяина.

- Постойте! – вдруг снова обратилась Гудула. – Я помню, ведь это вы сказали мне тогда, в конце весны или начале лета, что ее должны повесить. И я радовалась, проклятая!.. Едва не стала свидетелем смерти собственного дитя! Даже то, что я не знала, кто она, не оправдывает меня… О, как я ругала ее, как гнала!.. А она – всегда кроткая, нежная – испуганно замирала и уходила, ни разу не сказав мне злого слова. О, дочь моя, насколько ты прозорливее, мудрее и добрее своей старой матери! Но теперь все будет по-другому: теперь я буду любить тебя за все те потерянные годы, что мы провели в разлуке. Я слезами своими орошу твои прелестные маленькие ступни, на которые одевала когда-то давно чудесные розовые башмачки… Доченька моя…

Она еще что-то бормотала, но мужчина больше не слушал. Они приближались, и с каждым арпаном поступь его становилась тяжелее, медленнее; каждый шаг отзывался острой болью в кровоточащем сердце – он предвещал скорую разлуку. Архидьякон очень хотел вновь увидеть маленькую чаровницу – но отдал бы все, чтобы не видеть ее еще несколько дней, лишь бы знать, что она по-прежнему там, где он ее оставил, что он может прийти и встретить ее снова… Увы, как бы не желал Клод отдалить миг встречи и, одновременно, прощания, до дома они все-таки добрались. Хозяин вошел первым; вслед за ним проскользнула внутрь дрожащая мать.

На несколько мгновений женщины замерли, глядя одна на другую, и невозможно выразить словами ту гамму чувств, что успел прочесть священник на лице Эсмеральды: робость, даже некоторый испуг, вмиг сменился радостным недоверием; жадно всматриваясь в черты лица матери, она пыталась разрешить какую-то скрытую в бывшей затворнице тайну. Наконец, губ ее коснулась нерешительная улыбка, и, когда мать раскрыла объятия, девушка бросилась ей на шею с выражением такой глубокой нежности, что Фролло стало почти физически больно, а глаза противно защипало.

В отличие от него, обретшие друг друга мать и дочь не стеснялись слез и обе рыдали в три ручья, едва ли, впрочем, осознавая это. Словам не осталось места в эту минуту: есть моменты, когда и самые нежные речи кажутся слишком грубыми; моменты, когда сердца говорят друг с другом напрямую, отражаясь на дне зрачков, в глубине их черноты. Обнявшись, Эсмеральда и Гудула не могли оторвать глаз друг от друга, словно стремясь навсегда запечатлеть в памяти восторг и ликование первой встречи.

- Дочь моя! – прошептала, наконец, Пакетта. – Доченька… Как ты красива, какая ты взрослая! Ты прекраснее меня в мои лучшие годы, ты, верно, самая хорошенькая девушка Парижа! А эти великолепные огромные глаза!.. Взгляните же, отец мой: эти колдовские черные очи, этот широкий разрез – они достались ей от меня. Ведь и я была когда-то молодой, моя Агнесса. А эта родинка на шее – ах, как любила я целовать ее, когда ты была совсем крохой! – она у тебя от отца. Доченька!..

Вретишница быстро поцеловала маленькое темное родимое пятнышко. Обхватив ладонями лицо дочери, она начала покрыть горячими поцелуями щечки, веки, бровки, лоб, оставляя на ее коже соль счастливых слез. Это проявление чувств несколько смутило Эсмеральду, но она покорно терпела все материнские изъявления любви, не зная пока, как на них реагировать.

- Ах, никогда я не смогу наглядеться на тебя, моя дорогая, моя маленькая Агнесса! Я выплакала все глаза, но какое это имеет значение теперь, когда ты со мной; какое мне дело, что за долгие шестнадцать лет я стала стара и безобразна, если моя дочь так юна и прекрасна! Я не видела, как ты растешь, я была лишена радости услышать твои первые слова, сделать вместе с тобой твои первые шаги; но все это неважно, главное – Господь возвратил мне дитя, и теперь я самая счастливая мать на свете! Обними же меня, моя Агнесса!.. Ты, верно, боишься меня, ведь я была так несдержана с тобой. Прости, прости меня! Боль и гнев затуманили мне рассудок, коли я не признала собственное дитя. Но отец Клод – святой человек, он раскрыл мне глаза, вернул меня к жизни. О, никогда не смогу я отблагодарить вас, преподобный, за то, что вы для нас сделали!..

Оторвавшись, наконец, от дочери, Гудула пала теперь на колени перед совершенно растерявшимся архидьяконом и начала горячо целовать его руки. Мужчина умоляюще взглянул на плясунью: он не смел отстраниться, но эти благодарные поцелуи жгли его, точно раскаленное клеймо. Щеки опалило невыносимым жаром стыда.

- Не нужно, матушка, - Эсмеральда нежно обхватила бедную женщину за плечи и подняла с пола. – Я уже… поблагодарила отца Клода. За нас обоих. Как истинный христианин, он щедро отказался от всякой награды и рад был бескорыстно помочь воссоединиться матери с дочерью. Не так ли, преподобный?

- Конечно, - шпилька верно угодила в самое больное место, заставив священника окончательно смутиться. – Я был только орудием в руках Господа – это он вернул вам дочь.

- Все равно, - упрямо заявила Пакетта, нежно целуя дочь в лобик, - мы каждый день будем молиться о вас, отче.

- Непременно, - без тени улыбки кивнула Эсмеральда и одарила священника пронзительным взглядом. – Это единственное, что мы можем для него сделать. Матушка, думаю, нам пора. Мы итак задержали мэтра Фролло; верно, ему давно пора возвращаться в обитель.

- Куда же мы отправимся, дорогая Агнесса?.. Знаешь, у меня ведь осталось кое-какое имущество в Реймсе. Клочок земли да ветхая изба – не бог весть что, но мы могли бы поселиться там, на нашей родине. Вот подивятся нашему возвращению!.. Местные кумушки долго еще будут сплетничать, и все соседские сыновья станут сражаться за твою руку, едва завидев такую красоту.

- Исключено! – чересчур громко прервал архидьякон. – Сестра Гудула, вы уже забыли, что Агнессе грозит виселица? Реймс не так уж далеко от Парижа, а слухи расползаются быстро. Кто-нибудь легко может признать в вашей вновь обретенной дочери цыганку Эсмеральду, шепнуть словцо, кому нужно, и уже на следующий день вам придется вернуться к ее оплакиванию! Неужели такой судьбы вы хотите для себя и для нее?.. Не лучше ли вам пока что остаться здесь, в этом доме? Хотя бы до того момента, пока поутихнут слухи о том, что затворница Роландовой башни покинула свое пристанище? Это мое ленное владение, здесь вы в безопасности. Я лично позабочусь о том, чтобы вы жили в этом домике, ни в чем не испытывая нужды.