– Почём мне знать? – откликнулась миссис Браун.

– Вы им скажите, пусть ведут себя благоразумно, – попросил офицер, признавая поражение и явно махнув на всё рукой. – Верните кошку миссис Фрэйзер, и на этот раз мы спустим дело на тормозах. Но если они снова выкинут подобный фортель, мы их заберём.

– Угу, хорошо, так я и сделаю, – отмахнулась миссис Браун. – Если бы у вас были доказательства, вы бы тотчас их арестовали. Я не вчера родилась. – И она захлопнула дверь.

Когда машина отъехала, Элис спросила Руперта шёпотом:

– Как кошка?

– Хромает, – шепнул Руперт, не подумав.

– Хромает! – вскрикнула Элис.

– Кто хромает?! – рявкнула миссис Браун, повернув к ним совершенно жуткое лицо.

– Кошка, – пролепетал Руперт.

– Где?!

– В сарае, – прошептал Руперт, вжимаясь в стену.

– Так избавься же от неё! – завопила миссис Браун.

– Ваша мать – кремень! – брякнул мистер Браун и фыркнул, давясь смехом и радуясь собственной шутке. – Знаете, в чём её секрет? У неё нет чувств. Хо-хо-хо! – Он сложился пополам от хохота.

– Зато гнев у неё выходит на все сто, – пробормотал Джон, проскальзывая в заднюю дверь дома, а следом за ним появился и Дирк.

Миссис Браун наградила их таким страшным взглядом, что мистер Браун подавился смехом и включил телевизор. Дирк и Джон присоседились к нему на продавленном диване, потихоньку и остальные дети начали спускаться вниз.

Миссис Браун пошла на кухню разбирать кухонные отходы. Проходя мимо Элис, тихонько рыдающей из-за хромой кошки и визита полицейских, она цыкнула:

– А ну прекрати!

Элиза сунула в рот большой палец. Она была уже слишком большая, чтобы сосать палец, но иногда, если мать была поблизости, палец сам собой оказывался во рту.

Руперт пошёл в сарай. Кошка лежала на боку и вылизывала переднюю лапу. Он взял её на руки и прошёл десять кварталов до дома Фрэйзеров. Путь вышел тягостным, так как мальчик каждую минуту ожидал, что из-за угла вывернет патрульная машина, полицейские заметят его и обвинят в краже кошки. Он так переживал из-за этого, что дважды чуть не повернул к дому – но всё же полиции он боялся меньше, чем матери. К счастью, он не встретил никого, кроме одного мужчины, выходившего из автобуса, но и тот слишком спешил домой, чтобы заинтересоваться, что это мальчишка Браун делает с кошкой.

Добравшись до палисадника перед домом Фрэйзеров, Руперт осторожно опустил кошку на землю, собираясь подождать, пока она дохромает до собственного порога. Но она то ли откупилась одной из своих девяти жизней, то ли, как все кошки, упала на четыре лапы – хромота прошла, и киса быстро дала от мальчика дёру.

Руперт обрадовался её прыти, но и огорчился: вдруг она теперь будет бояться всех людей? Быть может, знакомство с его семьёй породило зверюгу, которая будет шипеть на каждого, кто к ней приблизится, и царапаться. С тяжёлым сердцем Руперт поплёлся домой.

– Кошка дома? – спросила Элиза, ждущая его на парадном крыльце.

– Да, всё в порядке, и хромота прошла. Беги, – шепнул он отчаянно, потому что мать как раз домыла посуду после ужина и вышла из кухни, поглядывая по сторонам, на кого бы накричать.

Элиза побежала спать.

– Почему так долго? – спросила мать. – Ужин закончился.

На всех еды никогда не хватало. Её без особых церемоний сметали сразу, как она была готова. Все были вечно голодны. А без ужина в желудке Руперт был больше чем голоден. Сколько нужно голодать, размышлял он, прежде чем организм начнёт пожирать собственные кости? Он отправился спать, и всю ночь ему снилось, что он, бескостный, ползёт по земле.

На следующее утро Руперт подождал Элизу возле школы, куда она всегда являлась немного позднее его, любившего приходить заранее. Когда она пришла, он предложил:

– Мы могли бы ещё раз попробовать встать в очередь за бесплатным завтраком.

– Ой, нет, я боюсь.

– Я тоже, – признался Руперт, и они так и простояли, прислонившись к стене возле входа в школу, пока не прозвенел звонок.

Элис побежала в свой класс, который находился в другом крыле.

В школе голодным детям предоставлялись бесплатные завтраки, но Руперт никогда их не брал, потому что буфетчица, которая их подавала, тоже недолюбливала Браунов. Джон и Дирк украли её кота, и тот вернулся только через три дня. Она их так и не простила. В её глазах все Брауны были одного воровского поля ягоды. Единственный раз, когда Руперт появился в очереди за бесплатным завтраком, она пригвоздила мальчика таким взглядом, что его пробрало до самых костей, он сбежал и с тех пор не смел вернуться. Ни он, ни его братья и сёстры.

Руперт был так худ, что ему полагалось бы чувствовать, как он пышет здоровьем. Доктора нынче твердят, как полезно быть худым. Здоровее нет ничего. Спроси – и они скажут, что некоторым из нас пошло бы только на благо не есть пару дней в неделю. Голодовка убивает больные клетки и укрепляет здоровые. Но хотя Руперт был худ и в организме его было полно здоровых клеток – а у больных клеток не было ни единого шанса появиться, – здоровым он себя не чувствовал. Каждый день, возвращаясь из школы пешком, он отчаянно спешил дойти до дома прежде, чем на него накатит головокружительная слабость. Каждый день он чувствовал, что вот-вот свалится в голодный обморок прямо на крыльце.

Придя домой, он поднимался в спальню. В доме было три спальни: одна для мальчиков, одна для девочек и одна для мистера и миссис Браун. В мальчишеской и девчоночьей спальнях малыши спали на кроватях, а ребята постарше – под кроватями. Руперт спал под одной кроватью с Джоном и Дирком. После школы он часто лежал под кроватью, собираясь с силами, чтобы дотащиться вниз, когда будет готова вечерняя овсянка. Овсянка придавала ему сил, чтобы вскарабкаться обратно и лечь спать. Так он и жил, надеясь, что не опозорится, свалившись в обморок.

Но однажды это случилось. Он всё же упал в обморок. В тот день навалило много снега.

Руперт встал и, как обычно, отправился в школу. Чтобы туда добраться, он выходил из дверей своего дома в очень бедном районе на окраине города возле железнодорожных путей и электростанции. Дома здесь были обветшалые и часто заброшенные, нежилые. Затем он проходил через бедный, но гордый квартал, где люди с небольшим достатком старательно ухаживали за лужайкой перед домом и подметали крыльцо. Потом он входил в квартал побогаче, где повсюду были живые изгороди, палисадники и аккуратные ставни, за которыми, как представлялось Руперту, жили исключительно счастливые и сытые люди, а дальше шли пышные дома богачей. И наконец, уже на подходе к школе, он проходил мимо домов очень богатых людей.

Выйдя из дома, Руперт удивился, что этим утром мать не приготовила небольшую, на одну ложку каждому, порцию утренней овсянки и что до него никто не протоптал тропку по тротуару. Ему пришлось высоко поднимать ноги, чтобы пробиться сквозь завалы тяжёлого мокрого снега. Это очень изматывало, тем более что он был не в ботинках, а в теннисных туфлях, однако выйти на проезжую часть он не осмелился. Дороги чистили из рук вон плохо, и машины вечно заносило на скользком льду. Мальчика здесь запросто могли сбить. Впрочем, в тот день машин было мало, что также было удивительно.

Руперт уже был готов сдаться и пропустить школу, однако он хотел вырасти кем-то особенным. Он ещё не знал кем, но понимал, что без школы ничего не добиться. Поэтому, пересилив себя, он побрёл дальше. «Разум превыше материи, – повторял он про себя, – разум превыше материи». В какой-то момент он сел отдохнуть, и на него обрушился сугроб. Шея Руперта горела от мокрого снега, ведь ни шарфа, ни шапки у него не было. И пальто тоже не было. Он кое-как перебивался, надевая одну на другую все три свои рубашки, а поверх них драный свитер. Это спасало, но только до тех пор, пока зима окончательно не вступала в свои права. Тут уж ему приходилось терпеть не только постоянный голод, но и бесконечный холод.

Когда Руперт снова поднялся, он уже почти заледенел. Настолько, что даже не был уверен, сможет ли идти дальше. Однако его согревала и подгоняла мысль, что совсем скоро он окажется внутри натопленной школы. Она была уже за углом.