А она – и впрямь змея – не унимается. Поселилась рядом с Киевом в Вышгороде и давай там беспутничать да злодействовать. Бабья сила в ней забурлила, выхода требует. Что ни вечер, присылают ей из Киева трех мужей на растерзание, не простых мужей – богатырей. Ни один из них не возвращается. Кто под ней умрет от мук нестерпимых, кто – уже под утро. А бывало, кто выдерживал, заточали того обессиленного в пещеры под Вышгородом да отхаживали, чтобы снова к Ольге-змее отвести. Уж вторую-то ночь с ней никто не мог сдюжить.

Осерчали на такое злодейство боги славянские. Одним утром по осени вдруг погасло солнце ненадолго. Потемнело вокруг, тихо стало, каждый зверь лесной, каждая птичка да травиночка притаились. Говорили люди, то Ольга-змея солнце схватила, да оно, лучезарное, вырвалось. И с тех пор пошло: что ни год – недород, что ни лето – дожди, одна гниль в земле, и есть нечего.

А змея себе усмехается:

–– Раз не люба я богам, то и мне они не нужны,– и велела убрать капище из Вышгорода, да давай по-прежнему злодействовать. Стали про нее в народе сказывать: коль по три мужа змея берет, то и три срамных места у нее, а где три срамных места, там и три головы.

Как проверить такое? Кто видел ее нагишом, тот умирал неминуемо.

Испугались мужчины, разбежались: кто по дальним весям попрятался, кто в Хазарию подался, кто – в Царьград. Лишь хромые, слепые да немощные остались – тем не страшно. Да кому Русь защищать? Некому. У самой Ольги дружина новая, невиданная: набрала она к себе в дружки девушек-поляниц – как одна все в плечах широки да грудасты – и те зверствовали самой змеи не меньше: по городам, по весям для княгини мужчин искали.

Перевелись богатыри на Руси.

Чтоб в Хазарии о том не прослышали да еще тяжелее дань не взвалили, посылает змея Ольга посольство во Царьград: «Мол, мы были с вами врагами, а теперь давайте союзничать. Вот вам в знак замирения ожерелье царевны вашей бесценное. Присылайте своих воинов на защиту моей стороны. Сил накопим, пойдем вместе на Хазарию».

Греки думали недолго, отвечают: «Мы и воинов пришлем, и свет на землю русскую, что в религии нашей обретает – нет защиты надежнее. Чтите бога нашего Исуса Христоса, а своих богов прогоните, наш, де, бог, Исус Христос, не терпит чужих с собою рядом».

Тут смекнула Ольга-змея: их-то греческий бог кроток, не мешает он грекам вершить грехи тяжкие. Отвечает она согласием: «Наши боги давно мне не любы. Не могу я, великая княгиня, сносить их ненависти. Слишком часто они в мои дела лезут, учат жить по-своему, по старому, а страдает от этого вся Русь».

С той поры наехали греческие воины и попы, да давай для своего бога хоромы строить по всему Киеву. Не пошел их бог на капище. Не понравилось это славянам: как же так, говорят, наше капище для любого бога открыто, поклоняйся, кому желаешь, а что у тех хазар-иудеев, что у этих греков – свои божества, ревнивые да корыстолюбивые. Но заметили тут некоторые люди, кто посметливее: не берет змея христиан во заложники – не может. И давай эти, шустрые, креститься, веру менять, на старых своих отцовских богов плевать.

И пошли верные славяне испросить совета у великих ладожских волхвов-старцев:

–– Что же делать нам, горемычным? Уж сто лет да зим прошло, как схватили нас вороги. Кровь-то пили они нещадно, но богов не отнимали, поклонялись и своим, и нашим. А теперь вот Ольга-змея, кою наши боги прокляли, хочет бросить их в полымя да заставить нас принять новую веру.

Усмехнулись волхвы ладожские, старички белые бороды:

–– Пока есть в ваших душах боги, их не выкорчуешь, не выжжешь пламенем. Раз пришли вы за советом да недовольны, то полбеды. А сама беда впереди, когда дети и внуки ваш прах развеют и забудут, огалделые, своих богов. А сейчас, знать, не все так плохо. Подрастает наследник Игорев, он и вас спасет и богов. Одного только мы боимся: не согрешил бы он со своею сестрою родною, отчего появится на земле изверг не чета всем ныне живущим.

А какая сестра у Святослава Игоревича, не сказали волхвы-прорицатели. Ведь один Святослав у Ольги, нет ни брата у него, ни сестры, и за все беспутства боги Ольгу больше детьми не награждают. Поразмыслили так славяне и не поняли, откуда беды ждать. Думают, и на старуху бывает проруха, и волхвы могут ошибаться, ведь стары. Невдомек простым людям было, что кудесники видят то, что другим не увидеть, и не только то, что будет, но и что было, да быльем поросло.

Подрастал тем временем княжич Святослав. Стукнуло ему двенадцать весен. Был он ловок и силен не по летам – в мать. Мог он сутками не есть пищи, на коне мог скакать три дня и две ночи; мог под голову седло положить, попоной конской укрыться и выспаться на сырой земле-матушке да еще и силы от нее за ночь набраться. А от старого родителя своего, Игоря, ничего не унаследовал. Пуще же всего не любил Святослав пряники.

Собрались вокруг княжича ровесники, все – сироты, чьи отцы во чужих землях дань кровью заплатили. И горели у них с детства глаза местию, когда видели они иудея хазарского или грека. Верховодил наравне со Святославом его друже, Малов выкормыш, Добрыня. Был единственный на пять годов он старше княжича да на пять вершков шире в плечах. В остальном же Святослав ему не уступал.

И росла на том дворе сестра Добрыни, вместе с ним от князя Мала Ольгой отнятая, девушка Малуша. Было ей в ту пору осьмнадцать лет. Расцвела она такой красотой неписаной, что нельзя было от нее глаз оторвать, и сворачивали молодцы шеи, и псы к ней на зависть молодцам ластились. А как – весна и до поздней осени привлекала она к себе пчел шмелей и бабочек, и летали букашки вокруг нее, верно, думали, что это цветок невиданный. Как взяла их с Добрыней Ольга из родного дома разоренного, так и поставила Малушу, княжью дочь, к себе в сенные девки. А Малуша гордыню смирила, кротким нравом своим, работящими руками и мудростью не по летам снискала себе уважение. Ольга души в ней не чаяла, сделала Малушу к осьмнадцати годам ключницей. Заправляла с тех пор дочка Ольгиного врага всем хозяйством княжеским и ни разу о плохом не вспомнила.

Разве может солнце красное поутру из-за леса не выйти, разве может соловей в ночь лунную не запеть, разве мог княжич Святослав в красну девицу Малушу не влюбиться?

Вот гуляла как-то Малуша по лугам раздольным близ Вышгорода, собирала цветы ко княжьему столу, а вокруг нее, как повелось, осы с пчелами, да шмели, да бабочки кружились, на цветы в руках красавицы садились, нектар пили да Малушу охраняли. Подстерег ее Святослав. Был он честен с малых лет и готов был взять ее во супруги. Тут об этом ей и поведал. Усмехнулась девица на такие княжичевы слова:

–– Али думаешь, позволит матушка твоя, великая княгиня, взять тебе в супруги рабыню. Мал ты, княжич, еще, неразумен. Я ведь старше тебя намного, а тебе суждена какая-нибудь греческая княжна-ровесница.

–– Кабы думать я мог, о чем другом, – отвечает ей Святослав, – может, смог бы тогда я быть разумней.

И другие ласковые слова говорил княжич, уговаривал. Раскраснелась Малуша от стыда, от любви. Куда денешься посеред высокой травы от доброго молодца. Улестил Святослав девицу, своего добился, не спасли ни осы, ни пчелы. Понесла в тот же час Малуша.

В тот же час и Ольга о том прознала. Призвала Малушу пред свои грозны очи, разгневалась:

–– Как ты смела, рабыня, окрутить, опоясать княжича малого! Не видать тебе отныне света белого, а родишь ты урода!

И отправила Малушу в темницу, дожидаться родов младенца.

Прослышал Святослав, что пропала Малуша, побежал к своей матери да как стукнет кулаком по столу:

–– Возврати, – говорит, – мою суженную!

Отвечает Ольга-змея:

–– Коли ты на девок-рабынь заглядываешься да на мать кричишь, по столу стучишь, знать, и впрямь ты вырос, достиг зрелости. Отправляйся-ка тогда ты на радимичей, отбери их от хазарского хагана. Хватит русским землям под пятой хазарской лежать. А потом посмотрим, как с твоею суженою быть.

Родила Малуша по весне мальчика – не урода, не убого, как Ольга вещала, – прозвали его Владимиром. Вот прослышала Ольга-змея, что стала она бабкою, отняла младенца у матери, а саму Малушу приказала утопить во Пучай-реке.