Пил-гулял Рюриг, вдруг возьми и свали его хвороба странная. Сперва жажда на него набросилась: сколь не пьет – в глотке сухо, еще пить хочется. А потом вдруг потучнел изверг за одну весну, весь покрылся струпьями вонючими, уж и сам не рад, что солнышко видит. Тут прослышал волхв Олег, соратник Рюригов, про того новгородского мальчика, коий скитался по весям славянским. Сразу понял Олег Всеславич – тот мальчонка может кагана выпользовать. Привести надо мальца, чтоб убил его каган Рюриг, и мальчишьей крови напился – вот тогда и жажде конец. Бросились варяги ребенка искать, да никак его не схватить. Вот вчера здесь был, запах ненависти еще остался, а сегодня уже там. Лютуют вороги, убивают тех, кто мальчика видел, а самим его не догнать.
Так и сдох изверг. Справили тризну богатую, закопали прах и холм сверху насыпали. Да прилетела на тот холм стая воронов и давай клевать сырую землю, на живых горе кликать. Отгоняли их, да не отогнали. Съели вороны весь холм, лишь тогда и улетели.
А с мальчонкой тем диво-дивное случилось. От того ли, что в дерьме он три дня просидел, иль от ненависти, каким был он маленьким таким и остался. Не взрослел, не умнел, говорить не научился. Ходит по славянской земле, ничего не просит, не голосит, лишь воняет своим страшным духом ненависти.
Завещал Рюриг стол одному из своих сыновей. Много их по весям росло-гуляло, да лишь единственного он приветил, отобрал у матери. Был последним он Рюриговым сыном, с ним ушла из отца сила мужская, знать, ушла она к сыну, знать, ему и княжить. Сыну отроду было пять лет, звали его Ингваром. А раз он еще не в летах, пусть в дядьях у него стоит волхв Олег Всеславич.
Завещал также Рюриг Ютландский русам славным выйти из лесов этих злополучных, да по рекам спуститься вниз. Воевать завещал полуденные земли плодородные, те, что дал он слово хазарским иудеям не трогать, а теперь на смертном одре мог вернуть он себе то слово. Да сказал, что воевать те земли можно только с новой силою, с новыми русскими – исполинами-русичами.
Своих воинов-русов у кагана вовсе не осталось. Ох, не долог воинов век! Кто под Новгородом в битве полег, кто сбирал дань по весям, да голову сложил; кто в пиру от меда подох или в пьяной сваре; кто ушел в другие земли лучшей доли искать, да славы воинской, да смерти. Но оставил каждый по отросточку, а еще и не по одному – по два, по три. Подросла та поросль младая, прозывалась та поросль русичами, и умели они сызмала меч держать с палицей, копья метать, стрелочки, да готовы были биться за своего кагана.
Как собрал по весям это войско Олег Всеславич, как построил, так и залюбовался – силач к силачу, один огромнее другого. Со такой-то ратью и в чужие земли киевские идти не страшно.
Ингвар-русич, Рюригов сын, больно мал еще был для похода, сидел с мамками-няньками, ел пряники. Решил Вещий Олег поберечь наследника единственного, без него, без Ингвара, собрать земли, Рюригом завещанные.
В те поры город Киев силен был, но не столько властью своей, сколь славянским народом. Жили в городе том и окрест поляне-силачи. Каждый мог под быка подсесть да поднять его играючи. Но труслив был тот народец. Кто по киевской земле не пройдет, всяк хозяином себя чувствует. На княжение поляне взяли варяга Аскольда из былых Рюриговых воинов. А случись хазарину подойти, уплатили они ему дань мечами, коими дом свой должны были беречь – и без горя. Как Аскольд не гневался – ничего не помогло. Своего князя поляне не боялись, а чужих опасались. Потому и веру приняли греческую во Христову доску деревянную, ибо больно тот бог по их, по-полянски, жил. А Аскольд-князь возьми и смекни: ему ведь то на руку – что не скажет от имени греческого бога, все поляне и исполняют.
Вот спустился Олег Вещий с русичами на ладьях, на стругах до самого Киева. Испугались поляне, на битву не выходят, закрылись в городе – не выкуришь. Стены Киева не чета другим – высоки. Лезут русичи на них, падают, бьются на смерть. Призадумался Олег, сел на пень, в землю уставился. Смотрит, по тростинке муравей ползет и не падает, и как споро у него получается! Пошел к берегу Днепра Олег, отыскал травку волшебную тирлич, что любого человека в зверя оборачивает. Приготовил настой, да во первую ночь сам обратился в волка, нашел узок лаз собачий и в городе все изведал. Во вторую ночь превратил волхв Олег свое войско в муравьев, те и рады были по стенам лезть. Захватила рать Олегова город спящий, Аскольда убили, а самих-то жителей-полян мудрый волхв не велел грабить. Поутру поляне проснулись, видят – мертвый их князь. Испугались за себя, мол, как же они теперь без защиты, и открыли ворота, встречают Олега. Говорят ему с радостью:
–– Вот тебе мы благодарны, что спас нас от Аскольда.
И еще об одном просят:
–– Оставайся, великий волхв, у нас княжить, позабудь тот далекий Новгород.
А в народе с тех пор пошла быль гулять, как Волхв Всеславич захватил город Киев.
И уселся Олег на киевском столе, а Ингвара оставил править в Новгороде. Потекла тут к Олегу дань богатая, южная. А ему этого мало. На соседей-славян позарился. Повел войско свое на древлян, да надолго увязло войско в болотах. Десять лет воевал Олег тех лесных жителей, да все десять лет стоял в болотах запах ненависти. И никто не знал, не догадывался окромя Олега Вещего, что виною тому мальчик новгородский, коий где-то возле Искоростеня ходил. Стоит вонь над древлянской землею, славянин идет на славянина, полянин – на древлянина, и у всех глаза горят ненавистью. Приказал Олег рубить любого младенца, да никак дите вонючее не поймать. Пока всех древлян не положили, не смирились они. Подчинились старики да девы, а взять-то с них нечего – разорилась древлянская земля. Пошел с ратью своей Олег на дреговичей. Земли те богаче, да и там люди – не промах. Воевал Олег дреговичей еще десять лет, и все десять лет стоял запах ненависти над лесами пинскими.
«Как бы, – думу думает Волхв Всеславич, – обмануть того мальчонку. Ведь за мной незря он ходит. Как пойду я воевать волынян, он и там, стервец, окажется».
И пошел Олег во другую сторону, захватил северян, а за ними – радимичей. Да так быстро захватил, легко, что подумалось, обманул мальчонку. Не гадал Олег Вещий, что другая беда его здесь ожидала, ибо в землях тех дань платили хазарскому кагану.
Тут как тут пришло в Киев посольство из Хазарии. Сели нагло иудеи хазарские пред князем Олегом, слово молвили такое:
–– Раз посмел ты, русский хаган, взять Великой Хазарии дань, то теперь тебе и ответ держать. Будешь ты отныне сам нашим данником. Будешь ты платить дань, что северяне и радимичи нам платили и еще полстолько. Да кроме этой дани будет на тебе и дань особая. Коли хочешь, откупись мечами, как до тебя нам Киев заплатил, будешь ты тогда без мечей жен наших покорнее. Коли хочешь, откупись кровью. Смелых воинов у тебя много, мы пошлем их супротив наших ворогов, будут воины твои славить русский обоюдоострый меч.
Тут хотел уж Олег хазарам ответить, так ответить, чтоб катились они до самой до Хазарии, да вбежал вдруг в палаты воин израненный:
–– Ой, беда! – молвил, на колени упал. – Подступили ко Киеву рати несметные. Рубят всех подряд они, во полон не берут. А мечи у них изогнутые, на шеломах рога козлиные, а кричат они визгом страшным, а в глазах у них бешенство, кто в глаза те взглянет – столбом стоит, пока его не зарубят.
Посмотрел Олег на хазарских послов – те ухмыляются. Посмотрел на полян богатых – а у них колени дрожат. Делать нечего, тогда Олег Всеславич вот что ответил:
–– Мечу нашему в руках чужих не бывать. А воину нашему топтать чужую землю не привыкать. Берите дань кровью.
–– Ай, достойный ответ, – иудеи говорят, – Только знаешь ли ты, русский хаган, что закон наш суров: служить могут нам только победители. А коль кто побежит, поле боя врагу отдаст, мы того казним по закону смертию лютою.
Подивился Олег такому закону: разве знаешь заранее, как сражение сложится, с какой силой враг выходит, каким богам молится. Видно сразу, что те иудеи хазарские, кои такие законы придумали, в битвах никогда не сражались, о воинах своих не заботились. Да ответил послам вот что:
