По проходу, в сторону тамбура, не сводя глаз с Любы, медленно прошли двое "поддатых" мужчин – курить. Один из них небритый, помятого вида.

– Вот таких любить, что ли? – кивнув на них, снова завелась старая Гну. – Посмотрите, на кого они похожи?

– А почему же нет? Кажется это вахтовики, на работу едут. Не от хорошей жизни, бросив домашний уют, ездят они на Север: ради обожаемых жён, детей. Если бы не любили свои семьи, разве заставил бы их кто приезжать в такую даль? Возможно, что и их не любят – унижают, тиранят дома. Вот и пьют – свобода в дороге. Их жалеть надо, а не хаять.

– Да, тебя послушать, так мужчины прямо ангелы! А сама-то, почему одна? Говоришь, муж умер? Что ж не выходила, не вылечила? – бесцеремонно "тыкнула" старая Гну. – Говоришь складно, а по жизни одна. Не вяжется. Поучила бы нас, как надо любить? – со злобной издёвкой в голосе закончила она свой монолог.

Мне становилось не по себе от их разговоров. Доходило уже до неприличия – неприкрытой неприязни большинства. А Люба, как будто не понимала этого. Её взгляд был всё такой же добрый и ласковый и вот это, наверное, больше всего бесило попутчиц. Им никак не удавалось, не только разозлить её, но даже вывести из равновесия.

– Ах, женщины! – заговорила Люба, – откуда в вас столько злости на жизнь? А ведь всё даётся по заслугам: так в Библии написано. На судьбу нельзя обижаться – всё от Бога. А если не сложилась жизнь – мы и виновны в ошибках.

– Ну, прямо как поп – завела проповедь! – это уже молодая Гну вступила в разговор.

– Да не священник я, и судьба меня, может похлеще вас била, но только не озлобилась и никого не виню. Произошло то, что и должно было случиться. Я вам уже говорила, что муж мой умер. Трагически погиб, как сейчас говорят. На самом деле убили его подонки – пьяницы. Из-за меня жизни лишили. Не могли простить ему то, что он – приезжий, женился на мне и был особенным, не таким как они….

Люба замолчала, едва справляясь с волнением.

– Представляете: придрались к человеку за то, что не стал выпивать с ними! А он совсем был не пьющий. Даже папирос не курил. Из-за этого они и разъярились, а к этому ещё и злоба из-за меня. За мной, в то время, многие бегали, да всем отказывала. Выбор был невелик: пьяницы, наркоманы, лентяи. А он, как приехал к нам в село, так будто солнышко стало светить по-другому! – закончила она речь, в которой слышались плохо скрытые нотки безысходной тоски.

– В таком случае и вовсе непонятно: пропойцы жизнь поломали, а их же защищаешь! Где логика. Понимаешь, что говоришь?

– Ох, какие вы! Пьяницы тоже разные бывают: одни, просто хорошие люди, но выпивают от безысходности, от плохой жизни, оттого, что не могут ничего исправить, сделать, найти работу. От слабого характера и плохих семейных обстоятельств. Эти безвредные. Но другие заглядывают в стакан от лени и безделья. Оттого, что презирают, ненавидят всех и вся. Они не желают работать, но хотят иметь все удовольствия жизни. В своих неудачах они винят других, но только не себя. От них людям беды и несчастья. Это негодяи, которым не место среди людей. Я бы сама их ставила к стенке, чтобы не калечили жизни.

– Ой, какое разделение! Да все мужики одинаковые, какими пьяницами они бы ни были. И от нас им нужно только одно: залезть на шею жене и, как вампир, сосать из неё соки и деньги! – зло сказала Панда.

– Да, вижу, обижены вы на мужской род. Наша беседа бесполезна. Давайте не будем говорить на эту тему – мы не понимаем друг друга.

– Это точно! – ухмыльнулась молодая Гну.

Поезд подходил к станции и сосед Любы, по боковому месту (бывший мой, всю дорогу не проронивший ни слова), стал собирать вещи. Я пошёл к проводнице и попросил для себя освобождающееся верхнее боковое место, над Любой. Это означало быть её соседом и днём сидеть с ней за одним столиком. Получив разрешение, тут же перебрался на него и вскоре сидел напротив "обаяния". Троица, с презрением и свысока, смотрела, как я покидаю их "компанию".

После того, как мы тронулись от вокзала, в нашем купе опять повисла тишина. В воздухе осязаемо витала неприязнь наших попутчиц, хотя они и молчали. Бедная Люба сидела, не поднимая глаз. Вскоре подошло время обеда. Я достал снедь, собранную женой в дорогу, разложил на столике и обратился к "обаянию": – Люба, помогите мне съесть это великолепие.

Она засмущалась: – Нет, спасибо, я не голодна – у меня тоже есть еда.

Но, затем, махнув рукой, оставила стеснение и достала свои продукты: вареные яйца и картошку, сало, помидоры, огурцы, лук и мы отлично пообедали с безалкогольным пивом, которое было у меня, и чему Люба удивлялась, так как не знала, что оно бывает и безградусным.

– Вы что же, совсем не выпиваете или только сейчас, при мне? – задала она наивный вопрос.

– Совсем.

– Верю. По вашему лицу видно – оно у вас, как у начальника! – простодушно заключила Люба.

– Что же, они, не пьют что ли, не мужики?

– Почему, выпивают, но работа сдерживает, люди вокруг, ответственность – вроде и некогда.

Селянка была сама простота и давно утерянная нами наивность.

Глава 4

Я решил прекратить пустой разговор и попытаться узнать про её жизнь. Чтобы "подойти" к ней поближе, начал издалека, решив польстить и тем самым вызвать на откровенный разговор, тем более что с её стороны я чувствовал к себе хорошее отношение. Моя необыкновенная попутчица, тайком достала маленькое зеркальце и украдкой посмотрела в него.

Я заметил это и сделал ей комплимент.

– У вас всё в порядке и вы очень хороши собой!

– Ой, что вы? – зарделась женщина, – обыкновенная я, как все. Ничего особенного во мне нет.

– Не скажите. А за что тогда вас полюбил прекрасный парень Гена?

– Ой (она каждую фразу начинала с этого слова), а как вы узнали о нём? – её глаза округлились.

– Так корреспондент же, мне положено всё знать! – пошутил я. Затем объяснил, – вы сами упоминали его имя.

– Ой, я и не помню. А касательно мужа – эта тема такая тяжёлая для меня! Столько лет прошло, а всё помнится, как вчера, – глаза "мадонны" подёрнулись влажной поволокой.

Но я решил не отступать и услышать повествование о её супружестве с обожаемым Геной.

– Люба, вижу, вы души не чаяли в своём супруге и вам трудно об этом говорить. Но всё, же прошу вас рассказать о своей жизни. Чувствую, она была у вас трудной, но счастливой, а значит и интересной. Возможно, напишу про неё. Пусть вот такие, – я кивнул на дам, кидающих на нас сердитые взгляды, – учатся на вашем примере, меняют свои установки на бытие. И знайте, жизненный путь каждого человека интересен в своём роде и поучителен.

– Ой, Виктор Иваныч, сказанное вами меня приободрило, но не знаю – подходит ли моя история для разглашения? Одинокая сельская женщина, с детьми, среди пьяниц! Ну, кому будет интересна маята чужой бабы?

– Люба, вы отказываетесь рассказывать из-за того, что вам неприятно или не хотите подать людям лишний урок? Вы не допускаете, что кто-то, прочитав вашу хронику, изменится в лучшую сторону. Например: бросит пить, начнёт неплохо обращаться с женой, детьми, соседями, посторонними людьми.

– Ой, вы так заявляете, что прямо весь мир поменяется. Ох, как вы речи ведёте, убедите кого угодно! По вашим словам, без моего изложения, людям и жить будет плохо. Ох, какой вы! Язык у вас хорошо подвешен! Ладно, расскажу, только вы меня не перебивайте. Но мне кажется, что кроме Гены, ничего особенного в ней не было. Не знаю, может и явится для кого уроком или примером. Если буду плакать – не обращайте внимания. Это очень тяжёлые воспоминания.

– Отлично, сейчас достану тетрадь, ручку, конспектировать ваше повествование, и начинайте.

Вот что поведала мне простодушная и невероятно обаятельная селянка. Рассказ выношу на читательский суд, конечно же, в сокращённом и доработанном варианте. Читая, это надо иметь в виду.

"Жила я и до сих пор живу в деревне, со смешным названием Стукарики. Село большое, рядом райцентр и то, что он недалеко, выручало нас в годы тогдашней разрухи и беспредела начальства. В селении нашем, кроме колхоза ничего не было, но он развалился в первый, же год безвластья. Все жители остались без работы, а значит и средств к существованию. Но те, кто имел возможности и хотел трудиться, нашли себе занятие в райцентре. Для других, кого заставляли работать при Советской власти, тогда наступил рай. Пьянство и нищета стали основным показателем в деревне. Было это пятнадцать лет назад и продолжается до сих пор.