В общем, съёмки закончились, группа приехала в аэропорт Симферополя, зарегистрировалась и двинулась на посадку. Когда выходили из автобуса, звезда своим мягким голосом с протяжным акцентом попросила:

– Витенька, возьмите мою сумку, если вас это не затруд-ни-ит…

– Конечно, Рута Яновна, – с готовностью подхватил я довольно тяжёлую ручную кладь, ещё ничего не понимая.

На трапе звезда вдруг остановилась и ахнула:

– Боже, я, кажется, забыла в номере партийный билет!

– Ничего, мы сейчас пошлём кого-нибудь за ним! – успокоил директор картины, которому по должности приходилось разруливать и не такие накладки.

– Харитон Маркович, что вы такое говорите! – начала сердиться народная артистка. – Я не могу кому-нибудь доверить мой партийный билет. К тому же я не помню, куда его положила… Нет, надо вернуться в гостиницу!

– Рута Яновна, голубушка, – взмолился директор, – вы не успеете. Посадка заканчивается!

– Ничего. Полечу следующим рейсом.

– Но следующий – завтра!

– Значит, я полечу завтра. Переночую в гостинице. В чём проблема? Поменяйте билеты, перебронируйте номер!

– Но это не входит в смету…

– Что? Ах, вот как! Вычтите из моих съёмочных… – Она царственно повернулась и стала величаво спускаться по трапу.

Пассажиры, узнавая актрису, почтительно расступались. Уже сойдя на плиты взлётной полосы, звезда вдруг спохватилась, отыскала меня глазами и растерянно воскликнула со своим неповторимым прибалтийским акцентом:

– Витенька, а как же моя сумка?

Я вопросительно посмотрел на директора.

– Иди к ней! Бегом!

– Но посадка заканчивается, Харитон Маркович!

– Всё беру на себя! Не отходи от неё ни на шаг. Лови такси. Отвечаешь головой. Прилетишь тоже завтра. Всё оплачу. Премию выпишу! Бегом! Нет, вы меня всё-таки подведёте под статью!

Я догнал народную артистку. Мы вернулись в отель. Всю дорогу от Симферополя до ялтинской «Ореанды» она волновалась, что никак не может вспомнить, куда положила партбилет.

– Витенька, вы представляете, что начнётся, если я его не найду? У меня столько врагов и завистниц!

Когда мы вошли в её люкс, куда ещё никого не успели поселить, я участливо:

– Вспомнили, Рута Яновна?

– Конечно! – Она лукаво улыбнулась и достала краснокожую книжицу из своей лаковой сумочки. – Не теряй времени, дурачок, а то выключат горячую воду.

Дело в том, что в Крыму в сезон горячую воду давали три раза вдень: утром, в обед и вечером. А утомлённое бронзовое солнце уже садилось в море. Опускался тёплый пряный южный вечер. Звенели цикады, и веяло цветущими магнолиями. Ну а далее, как писали в романах XIX века, набросим покрывало скромности на то, что случилось потом и продолжалось до рассвета. Одно я вам заявляю официально, слухи о холодности балтийских дам – это злостная клевета невежд. Утром мы отбыли в Москву, а там Рута Яновна пересела на другой самолёт и перенеслась в свою родную Колывань. Потом мы не раз встречались на фестивалях, съездах кинематографистов, телевизионных посиделках, даже как-то попали с ней в одну загранпоездку, но она никогда ничем: ни взглядом, ни движением, ни мимолётной улыбкой не напомнила мне о том, как мы до утра искали в номере ялтинского люкса её партбилет. Великая была женщина. Во всех смыслах! Ну, Юра, вы придумали сюжетный ход?

– Нет ещё…

– Тогда расскажите мне что-нибудь!

– Даже не знаю…

– Как это не знаете? Вспоминайте! Учитесь работать в соавторстве!

В это время с улицы донёсся усиленный громкоговорителем суровый голос блюстителя дорожного движения: «Водитель автомобиля, государственный номер МО 45–18 Ж, немедленно прекратите движение!» Мы вышли на лоджию и увидели, как жёлто-синяя милицейская машина гонится за удирающей серебристой иномаркой.

– Уйдёт! – воскликнул я.

– При выезде на Минку перехватят. Там будка и пост, – со знанием дела возразил мой соавтор.

– А хотите историю про гаишников? – спросил я. – Только что вспомнил!

– Валяйте!

– Весной 1986-го я купил первую свою машину, ВАЗ-2013 белого, как холодильник, цвета. Мы как раз с классиком советского кино Евгением Габриловичем сидели в Доме ветеранов кино на Нежинской улице и писали для актрисы Ирины Муравьёвой сценарий «Неуправляемая», который потом запретили за непонимание текущего момента…

Об этом подробно рассказано в эссе «Как я был врагом перестройки», также вошедшем в сборник «Селфи с музой». Матвеевское в ту пору было тихим районом с вялым движением транспорта, и я, начинающий водитель, долго наматывал круги по пустым улицам, не решаясь выезжать на оживлённые трассы. А когда впервые решился и встал в пробке перед Смоленской площадью, то едва не заплакал от ужаса: казалось, огромные самосвалы и автобусы вот-вот затрут мой жигулёнок, как ледяные торосы – кораблик. Но ничего, выбрался… Постепенно я освоился, почувствовал себя увереннее, а к зиме и вообще распоясался, обрёл ту лихость, которая обычно плохо заканчивается…

И вот в январе 1987 года, спускаясь к Волхонке, я затормозил на красный свет перед самым светофором на углу Гоголевского бульвара и Кропоткинской улицы и ждал, слушая по приёмнику концерт по заявкам и наблюдая, как над открытым бассейном «Москва» клубится густой белый пар. Когда впереди вдруг зажёгся зелёный, я спокойно двинулся дальше через Кропоткинскую площадь к набережной. Вдруг послышалась нервная милицейская трель, и ко мне, размахивая полосатым жезлом, кинулся толстый гаишник, перетянутый портупеей, как подушка, приготовленная к переезду. Кстати, это неожиданное сравнение пришло мне в голову именно тогда, а использовал я его лишь спустя без малого 30 лет в романе «Любовь в эпоху перемен». Так у писателей тоже бывает.

Старший лейтенант постучал жезлом по капоту, мол, выходи из машины – приехали. Я повиновался, зная, что гаишники не любят, когда с ними говорят через окошко.

– Ослепли, водитель?

– А что такое?

– На красный свет поехали. Документы…

– Нет, на зелёный. – Я показал на светофор, установленный перед Метростроевской улицей, и сам тут же понял свою ошибку. – Не туда посмотрел… Виноват!

– Виноват – накажем. Пройдёмте! – поманил меня толстяк, забрал права, раскрыл книжицу, обнаружил девственный талон предупреждений и обрадовался: – Целочка!

Он повёл меня в свою стеклянную будку, торчавшую на углу Волхонки и Соймоновского проезда. В Москве тогда таких было много. Называли их в зависимости от формы – «стаканами» или «скворечниками». Мой угнетатель сидел в скворечнике, который на высокой бетонной ножке вознёсся над проезжей частью. Подняться туда можно было по ступенькам, напоминающим пожарную лестницу. Сверху гаишник наблюдал жизнь перекрёстка, мог перевести светофоры в режим ручного управления, а иногда спускался вниз по карательным и прочим надобностям. Кстати, вскарабкался наверх он довольно ловко для своего избыточного веса. Я же, наоборот, еле залез. Внутри было тесно, как в кабине «Запорожца»: по бокам – узкие сиденья, посредине – столик, похожий на купейный, под ним обогреватель с раскалёнными тэнами, чтобы не задубеть зимой. А январь в тот год выдался морозный.

– Торопитесь? – участливо спросил старший лейтенант, наслаждаясь моей нервозностью.

– Тороплюсь.

– Внимательнее надо быть. – Он усадил меня и стал неторопливо заполнять протокол, вздыхая и явно намекая, что можно договориться, разойдясь по-хорошему.

Я бы и рад разойтись, но, будучи начинающим автолюбителем, ещё ни разу не попадал в такую ситуацию, даже не знал, с чего начать подкуп милиционера. Соображая, я наблюдал, как из дымящейся воды бассейна выглядывала то розовая рука, то голова в белой шапочке. Допустим, вынимаю я три, пять или даже десять рублей, а он мне и говорит: «Юрий Михайлович, и не стыдно вам, члену КПСС, лауреату премии Ленинского комсомола за разоблачительную повесть «ЧП районного масштаба», такими вот глупостями заниматься?»