Единственная польза от визита адвоката – передачка. Он притарабанил с собой огромную клетчатую сумку всякого барахла: шмотки, хавчик, чай, сигареты. Реально смешно. Денис же знает, что я не курю, хотя как тюремная валюта сигареты сойдут. И чай, зачем чай, на зоне давно не чифирят. Хотя толстая зэчка предусмотрительно отобрала у меня пару пачек чая и заныкала под матрас. Ещё сказала что-то в духе:
- Чифирнём подруга.
А ответе получила от худой:
- Ты что дура, она же беременная, без неё чифирить будем.
Так я больше и не видела своего чая, как и другого хавчика. Я же по наивности на всё это набросилась сразу. Бутрик себе сделала, со слабеньким чайком, с маслицем и с хлебушком. А потом полчаса просидела над парашей, опять блевала.
========== Глава 40 ==========
- Эй, подруга, тебе надо нормальной еды достать, тебе эта не подходит, – сообщила она и притарабанила мне «нормальной» еды. Это оказался какой-то пресный рис, отварное мясо и картофель. Ненавижу этот вкус без соли и специй, но зато меня больше не рвало.
Как бы ни было, но я по чуть стала обживаться в этой тюрячке, даже какой-то прикол в этой жизни нашла. Здесь конечно хреново, но жить можно, тем более врачи меня обнадёжили и все в один голос твердят, что плод развивается нормально, что ему всего хватает. И что скоро меня переведут в другую камеру. А мне и не хочется в другую, что если там никто не говорит по-русски. А на местном я так и не научилась балакать.
- А ты своему уже сказала? – однажды спросила меня худая.
- Что сказала? - делаю вид, что не поняла, хотя я всё понимаю с полуслова, я же не дурочка, чтобы не понимать.
- Что он тебя обрюхатил, - и как можно слово «беременна» так исказить, это же прекрасное состояние. Но нет, обрюхатил. Вот всё до чего дотянутся поганые языки этих зэчек превращается в мерзкую зловонную жижу.
- Нет, - без задней мысли отвечаю я.
- Ты что, дура, скажи ему! – толкает меня худая локтем. – Он же больше тебе внимания уделять станет, передачи таскать чаще.
- Или бросит, - пожимаю плечами я. – Он не хочет детей.
- Правильно, что не говоришь, - подключается к разговору полная. – Чем позже скажешь, тем лучше. По крайней мере, он не сможет настаивать на аборте.
- А если он попытается тебя бросить – то будешь шантажировать его ребёнком.
- Да мне всё равно, бросит он меня или нет, главное для меня он уже сделал, - нежно глажу себя по уже слегка выпирающему животику.
- А-ха-ха-ха, ха-ха-ха, - смеются в один голос зэчки. – Вот это ты наивная.
- Всегда оставайся такой, - хлопает меня по плечу полная. – Повеселила девчонок, не скрою.
Лязгает засов и в камеру заглядывает охранник.
- Юлия Саваш, - на удивление чётко произносит он.
- Я, - отвечаю. Слово «я» удивительно международное, все кругом понимают, что оно означает.
Он что-то бормочет на своём и открывает дверь.
- С вещами на выход, - переводит мне худая зэчка.
- Прощай Юлечка, удачной отсидки, - лезет ко мне обниматься полная.
- И вам… и вам, - прощаюсь я с ними, а на глазах у меня прям слёзы, такие они мне родные стали, такие близкие. Вроде как провела с ним какую-то неделю, может чуточку больше. Я одно время начала дни считать, но потом забросила, поняла, что только нагоняю тоски этими бессмысленными подсчётами.
Встаю и выхожу. Из вещей успеваю собрать только личные, половину передачек, что мне отправлял Денис, оставляю девчонкам, им они нужнее. Тем более они мне так помогали, поддержали в первые дни, они заслужили. Там всего пара пачек чая и сахар, а что ещё я уже не помню, прокладки какие-то. Мне-то зачем прокладки, если я беременна. Господи только бы с ребёночком всё было в порядке.
- Вас переводят в другую тюрьму, - говорит конвоир на ломанном русском. И как он тут русский выучил, или же он только пару фраз знает? - Лицом к стене. – Ан, нет, не пару.
Становлюсь лицом к стене, пока он закрывает камеру. А после конвой ведёт меня по коридору. К окошку в камере прижимается полная зэчка и кричит мне вдогонку:
- Всё у тебя будет хорошо, Юленька, главное не нервничай, и всё будет хорошо, - и другие камеры шумят. Но я их не понимаю, они говорят на каком-то жутком диалекте хинди.
Меня выводят во двор и сажают в небольшой микроавтобус с бронированными стёклами и дверью, укреплённой стальной пластиной. Прямо напротив меня сидит огромный, в три раза больше меня охранник с укороченным АК наперевес. Они здесь не стесняясь демонстрируют оружие, готовые чуть-что за него схватиться. За рулём сидит водитель, а рядом мой конвоир, который кое-как понимает русский.
- Вас переведут в открытую тюрьму, там содержатся наркоторговцы… - дальше его объяснений я не слышу. А что ещё могу расслышать – того не понимаю, лучше бы он говорил на английском, ей Богу.
Микроавтобус срывается с места и выезжает за автоматические ворота тюрьмы. Мы долго едем по ухабистой пыльной дороге, и через маленькое решётчатое окошко я хоть как-то могу видеть «свободу». Почему-то мне вспоминается день, когда меня увезли по скорой, я так сильно тогда волновалась (и как оказалось не беспочвенно). Помню, что рядом был доктор, который всю дорогу копался в своём блокноте, пока я безуспешно пыталась добиться от него пояснений: куда меня везут и что со мной будет. Но он тогда так и не ответил. А дальше была чистка и больница с капельницей. Помню, что к моим венам прикоснуться нельзя было, так они раздулись. Мне даже диагноз тогда поставили – какая-то болезнь вен, из-за злоупотребления капельнице. Но иначе было нельзя.
А сейчас меня везут в сопровождении автоматчика в какую-то местную тюрьму, и никто из сопровождающих по большому счёту меня не понимает. А что если мне станет плохо, кто поможет? Скорее всего, этот схватится за автомат и всю оставшуюся дорогу мне придётся молча терпеть, чтобы не его провоцировать. Интересно они хотя бы знают, что мне нельзя волноваться, потому что я беременна? Или ми тут пофиг на это, рождаемость такая, что потеря ребёнка скорее благо, чем трагедия. Но не для меня. И думаю не для любой нормальной женщины.
Машина остановилась на переходе, как мне кажется, ведь только что я видела красный свет. Но что-то она подозрительно долго стоит на месте. И тут меня одолевает жуткое предчувствие, я вся прямо сжимаюсь от этого. А через мгновение что-то огромное, возможно грузовик, таранит нас в бок. Меня бросает об стенку как щепку, я едва остаюсь в сознании. Слышится дикий визг тормозов и гудок заклинившего клаксона. От удара у меня перед глазами всё плывёт, а ещё боль обостряется внизу живота. Мне кажется, я сейчас рожу или истеку кровью.
Несколько секунд мой конвоир не шевелится, а после я отчётливо слышу выстрел, и он замирает навсегда. Я разуваю глаза и вижу, как прямо надо мной открывается дверь и кто-то протягивает мне руку.
- Хватайся, - произносит он, на чисто русском и я рефлекторно подчиняюсь ему. Он вытягивает меня одной рукой из машины, и тянете за собой. А за моей спиной разбитый, горящий микроавтобус, где трое людей истекают кровью.
- А как же они? - Испуганно произношу я.
- Им уже не помочь, - чей же это голос такой знакомый? Пытаюсь разглядеть его лицо и только теперь замечаю, что он в какой-то чалме скрывающей лицо.
Он буквально швыряет меня в каркасный багги и орёт:
- Пристегнись! - А сам садится за руль. Я едва успеваю пристегнуться, как он вжимает газ, и вот мы уже несёмся по бескрайней пустыне на какой-т дикой невероятной скорости. Мне страшно, мне банально страшно. Да ещё этот взрыв, я чувствую, как прямо за моей спиной полыхает пламя, пожирая троих человек и две машины. Жуткая картинка, как представлю, у меня кровь в жилах стынет. Да кто же мог совершить подобное?
Я поворачиваюсь к своему «спасителю» и не знаю, как к нему относиться. И в этот момент он снимает маску.
- Денис, - округляются мои глаза, но он никак не реагирует на моё «открытие», только уставился в дорогу и держится за руль двумя руками. Ни один мускул на его лице не дрогнет, ни одна бровь не шевельнётся, поразительная безмятежность. Холодный мёртвый взгляд красивых глаз, за которыми мне кажется, нет живой души.
