Панков Игорь Иванович. [email protected]

Предисловие

Зима 1939

Слишком обыденно всё произошло. Слишком просто, что бы быть правдой. Просто и обыденно, если так можно говорить о смерти! Много раз ему приходилось видеть подобное, своими глазами, быть свидетелем чужой гибели. Может именно по этому, смерть стала обыденным делом? Что поделаешь? Война!

Только эта смерть, не шла не в какое сравнение со всем виденным ранее. Это была его собственная смерть!

Затухающее сознание, не позволило в полной мере, испытать боль, от развёрнутой взрывом грудной клетки. Мозг отрешённо наблюдал за произошедшим, осознавая, всю меру причинённого ущерба и вполне адекватно отдавал отчёт о гибельной необратимости процесса. Вместо боли, пришло удивление. Почему после такого взрыва, он оставался на ногах и почему спокойно наблюдает за собственными внутренностями, вывалившимися из него и лежащими неприглядной кучей у ног. Почему-то было обидно и стыдно за то, что его найдут, в таком неприличном виде. Совершенно отстранённо, он увидел последние конвульсивные качки своего сердца, болтавшегося среди обломков рёбер и выдавившего из обезображенного тела остатки крови. Он наконец, начал оседать на колени. Как всё-таки не хорошо быть найденным в обнимку с собственными кишками. Он сделал последнее усилие и изменил направление падения, лишь бы подальше от грязной кучи.

Не так, совершенно иначе, он представлял свою собственную, героическую смерть. Да и не верил, ещё вчерашний школьник – Тимофей Бойко, в эту самую смерть, хоть и повидать за свою недолгую жизнь, ему пришлось немало. Даром, что война эта у него была первая.

Стекленеющий взгляд, уловил призрачное колыхание воздуха. Память встрепенулась, отгоняя приближающееся вечное забытьё, вытаскивая из умирающего сознания, что-то похожее, когда-то уже виденное. Между тем воздух начал уплотняться, принимая очертания некоего существа. Мало того, что мозг воспринимал происходящее отстранённо, он ещё напомнил собственному владельцу, об атеистическом воспитании, вбитом в него, социалистическим образованием, так как существо, явившее себя угасающему взору, иначе как дьявольским отродьем, назвать было нельзя. Уже на грани отключения сознания, Тимофей ощутил прикосновение когтистой лапы к своему обескровленному лицу. После чего его бесцеремонно, но бережно, подняли мощные лапы. Огнём обожгло душу сожаление, его потащили прямиком в ад!? Неужели он прожил свою недолгую жизнь, как-то не так и не заслужил ничего лучшего, на том свете?! Не могло ангельское создание, каким представляется нашему воображению, существо, приближённое к Богу, иметь столь ужасную внешность. И вслед за ужасом от происходящего, память сделала неожиданный скачёк, в начало этой, оказавшейся последней в его жизни, зимы.

****

– Красноармеец Бойко, поступаете в распоряжение старшины Гринёва.

– Есть! – Тимофей только что прибыл в свою часть, для дальнейшего прохождения службы. Молодое, необстрелянное пополнение, состояло в основном из недавних рабочих Ленинграда. Так уж получилось, что единственным, по настоящему молодым и к тому же не из города Ленина, был Тимофей. Родом из Сибири, потомственный охотник, он как нельзя лучше других подходил для этой зимней войны. Потому сразу по прибытии, был определён в группу разведчиков, старшины Гринёва.

*****

– Значит, говоришь белке в глаз? – не отставал Гринёв с расспросами.

В штабной землянке помимо них, присутствовали ещё двое. Командир стрелковой роты Терещенко и комиссар НКВД – Михайлов. НКВДэшник и комроты по большей части молчали, вопросы задавал в основном Гринёв.

– В глаз значит? – повторил старшина, свой вопрос.

– А как иначе? – простодушно отвечал Тимофей. – Если не в глаз, мех попортишь, кому дырявая шкура нужна?

– Понимаете, рядовой, тут вам не белок, не соболей бить предстоит. – Неожиданно заговорил Михайлов и слушавшие Тимофея, Гринёв и Терещенко, как-то вдруг посерьёзнели. Не смотря на должности, сразу стало ясно, кто главный, в подобного рода разговорах. – Соболь с белкой тебе пулей не ответят. У тебя родители тоже охотники?

– Ну, отец конечно, у нас почитай вся деревня охотники. Мать всё больше по дому. Летом в колхозе, а зимой по дому работы хватает. Мы ведь с отцом из лесу не выходим. Зимой самая пора.

– Значит, зимой вы в колхозе не работаете? – неожиданно повысил голос НКВДэшник.

– Как же? У нас хозяйство то лесное, пушнина в колхоз и идёт! А как иначе? – простодушие молодого сибиряка подкупало и обезоруживало. Гринёв и Терещенко облегчённо вздохнули. Но чекиста этот факт, ни сколько не успокаивал. Молодой птенец железного Феликса, окрыленный горячей мечтой, избавить ряды красной армии, от враждебных элементов, с завидным упорством гнул свою линию, выискивая своим холодным мозгом, аргументы, не в пользу бесхитростного молодого богатыря – охотника, сидевшего напротив него, словно на допросе.

– Скажи боец, а давно твоя семья живёт в Сибири?

– Да всегда там жили. – Не без удивления произнёс Тимофей. – И дед, и прадед коренные сибиряки.

Неожиданно, Михайлов понизил голос и едва ли не ласковым голосом, спросил:

– А отец твой случаем по неграмотности, Колчаку не служил? Ведь с кем не бывает? Времена то трудные и непонятные были. Был, небось грешок? Тайга, глухомань, и всё такое…

Комиссар едва успел договорить свою разоблачительную и пылкую речь, как огромный кулак новобранца, снёс со стула его откормленное тело, врезавшись в нижнюю часть его холодной головы и лишь чудом не прекратив бестолковое биение горячего сердца. Никто из присутствующих, не ожидал такой быстроты от могучего парня. Было невероятно, что два опытных бойца, коими по праву считали себя старшина и комроты, проморгали движение тела весом в центнер и полёт пудового кулака.

– Ты что боец, мать твою так! Под трибунал захотел? – Уже в полете зарычал Терещенко, едва поспевая за молниеносными движениями новобранца, который успел, склонился над поверженным хранителем заветов, незабвенного Феликса Эдмундовича и бесцеремонно оторвал его безвольное, отъевшееся тело от пола, причём поднял одной рукой и довольно легко. Не навались на Тимофея весь присутствующий командирский состав, имел бы чекист Михайлов не только холодную голову, но и всё остальное не по возрасту обрюзгшее от нелёгких трудов, тело.

– Ну, ты Бойко и дал! – Переводя дыхание, произнёс Гринёв, когда молодого бойца, совместными усилиями, оттащили от поверженного лейтенанта. – Это тебе не в тайге, медведей валить, это армия!

– А чего он про отца с дедом, говорит такое?! Они, между прочим, партизанили против Колчака! Отец ранен был, а Деда… Расстреляли деда! Колчаковцы, между прочим расстреляли! – Тимофей в сердцах махнул рукой.

– Ладно, старшина, уводи своего бугая от греха подальше. – С неожиданной улыбкой произнёс комроты. И посмотрев на отключённого комиссара, добавил, – Будем надеяться, что приложил ты его, охотник, как надо и память ему отшиб напрочь. Иначе, не быть тебе генералом, ибо съест оно тебя с потрохами твоими таёжными и не подавится.

– Пошли, непримиримый ты наш, партизан потомственный. – Толкнул Тимофея в плечо Гринёв. Уже на улице, старшина остановил его и глядя прямо в глаза произнёс:

– Михайлов, конечно, сволочь редкая, но он свою работу знает. И здесь тебе не на белок охотиться придётся, как ты уже слышал. Морды, старшим по званию, бить у нас не принято. Если под трибунал не попадёшь, считай, тебе очень повезло. А я думал таёжники люди терпеливые, тем более охотники.

– Виноват, товарищ старшина, но за деда, голову оторву. – Упрямо заявил Тимофей.

– Не зарывайтесь, товарищ рядовой Красной Армии! Какой вы боец мы ещё посмотрим. А сейчас отдыхать! Завтра трудный день.

В том, что день трудный, Тимофей убедился ещё до рассвета. Группу своих разведчиков, Гринёв поднял в четыре часа утра и погнал прочёсывать окрестности. В сущности, не было необходимости, вытаскивать бойцов из постели среди ночи. Но приказы не обсуждаются. А командир роты, руководствовался простым расчётом, убрать с глаз долой, прыткого новобранца, пока всё не уляжется.