После развода с Мари-Элен у него помимо его воли сложилась репутация бабника. Охочие до сплетен коллеги между собой называли его сексуальным бандитом. Он с ними не спорил, предпочитая улыбаться («С ума сойти, как часто я улыбаюсь, с тех пор как более или менее постоянно мечтаю умереть. Умереть с улыбкой…»).

Как истинный профессионал, он умел делаться незаметным. Без этого в их работе никак. Он давно научился скрывать, кто он такой, чем занимается и о чем думает.

Застекленная стена бассейна выходила на бухточку. За пеленой мелкого дождя было почти не видно зеленого массива сосен, росших на оконечности мыса. Эта вечная морось размывала пейзаж. Тонули в тумане бакены и острова, исчезали обломки скал, надвое перегородившие пляж.

«Если бы я мог заглянуть себе в душу, то обнаружил бы там только немного мутной воды, хлопья пены и лицо моей жены. Чтобы поставить себе диагноз, я не нуждаюсь во врачах или психоаналитиках. У меня депрессия. Упадок сил на фоне посттравматического расстройства. Признаться в этом нельзя – мгновенно вылетишь с работы. И прощай тогда привычная рутина районного комиссариата. Прием жалоб (оставленных без внимания), задержание и освобождение воришек-цыганят, ночные выезды по звонку о нарушении спокойствия, в пятницу вечером – пиво и колбаски на гриле. Лучше уж улыбаться. Или умереть…»

Он был один.

Один со своими шлепанцами, халатом и сумкой, оставленной в раздевалке.

До сеанса обертывания водорослями оставалось еще четверть часа. По длинному, продуваемому сквозняком коридору он дошел до комнаты отдыха. Устроился на лежаке, подальше от других, и проверил сообщения. Звонила Мари-Элен, по поводу дочерей. Какие-то проблемы в школе. Плюс надо договориться по датам на будущие каникулы. Снимая трубку, она никогда не отвечала сразу, но всегда выжидала две-три секунды, словно перед разговором с ним собиралась с духом. Он прижал телефон к уху и стал слушать ее дыхание. Пейзаж за окном продолжал растворяться.

Рядом с ним пристроилась супружеская пара. Муж и жена, довольно пожилые, двигались, не отрывая ног от пола и громко шаркая подошвами.

Брюно это давалось тяжелее всего – смотреть на пары. Его терзал вопрос: как им удалось продержаться? Преодолеть все испытания? А вот он… «Катастрофа. Черт, настоящая катастрофа». Он с размаху хлопнул себя ладонью по лбу. Супруги повернули к нему головы. Он приветливо кивнул им и улыбнулся. Вроде бы это какой-то писатель, а жена у него – психоаналитик. Во всяком случае, так ему сказала девушка-администратор. Постоянные клиенты. Несмотря на возраст, в них сохранилось что-то юношеское. У мужчины с зачесанными назад седеющими волосами был азиатский разрез глаз. Он показал жене первую полосу «Либерасьон». Малость поблекшая звезда цифрового музыкального канала сообщала, что ей угрожают фетвой.

Брюно хорошо знал это дело. Расистские высказывания телеведущего – банальщина. Фальшивая фетва: жалкая попытка имитировать арабскую вязь; псевдоним вместо подписи. Заключительная фраза: «Скоро тебе будет нечего дать пососать мальчикам. Только свою вонючую толстую жопу».

Телеведущий передал сообщение агентству Франс Пресс со своим комментарием: «Они хотят отрезать мне яйца».

Далее следовало подробное описание зверств, творимых бойцами Фронта национального освобождения во время войны в Алжире. Результат? Шумный медийный скандал. Брюно поручили охранять этого жирного педофила, который боялся нос высунуть на улицу.

В кабинете загорелся синий свет. Гидротерапевт намазала его теплой грязью, накрыла саркофагом, из которого торчала только его голова, и вышла, оставив приоткрытой дверь. Он закрыл глаза. Тело охватило тепло, проникая до мозга костей и ввергая его в состояние, похожее на оцепенение. «Я тоже живу в клетке. Никто не знает, что я пережил. Даже Мари-Элен. В последний раз, когда мы разговаривали, она меня не слушала, потому что все ее мысли были заняты новым мужиком».

Он сглотнул невидимые слезы. На его лице не дрогнул ни один мускул.

На работе тоже никто ни о чем не догадывался. Ламбертен смотрел на него как на еще одного разведенного сотрудника: а что, сейчас все разводятся. «В наше время в брак верят только педики».

В кабинет вошла врач и нажала кнопку подачи воды. Ему на ляжки полились теплые струйки. «Лежишь с яйцами в грязи, вот и все, чего ты добился…»

Он натянул спортивный костюм и вышел на дорогу, тянувшуюся вдоль побережья. «Бегать. Улыбаться. Умирать».

После тридцатиминутной разминки ноги понесли его сами, без особых усилий с его стороны. Голова работала ясно, в кровь начали поступать эндоморфины. Все его мысли и чувства вращались вокруг одной неподвижной точки. Мари-Элен. Вот уже год он беспрестанно пересматривал в уме фильм о последних годах их совместной жизни, пытаясь понять, что заставило его жену броситься в объятия этого ничтожества. Все же не зря он был полицейским. Он восстанавливал последовательность событий, словно вел следствие по делу о своем браке: задним числом приглядывался к поступкам жены и задавался вопросом: «Что такого я ей сделал? Чем заслужил такое скотство?» Он искал в ускользающем прошлом все новые улики.

Он помнил каждый день, каждый миг.

В мозгу намертво засела каждая секунда. Память иногда способна работать как орудие пытки. За двадцать лет карьеры у него еще не было дела серьезнее, даже если расследование ограничивалось его собственной черепной коробкой, точнее говоря, одной ее тайной ячейкой. И никогда еще он не знал такого провала. Он собрал кучу доказательств, с невероятной точностью установил каждую деталь, день за днем проследил, как менялась ситуация, но так и не пришел к окончательному выводу. «Не понимаю. Ничего не понимаю». Поиск ответов на вопросы превратился для него в хождение по кругам ада. «Как я мог, живя рядом с ней, ничего не видеть?»

Он вспомнил, как однажды не сумел до нее дозвониться.

Он вернулся из Марселя почти на сутки раньше запланированного. Дело о китайских студентах, заподозренных в шпионаже, оказалось пустяковым, и он быстро с ним разобрался. На работе он первым делом бросился к телефону, чтобы предупредить ее, что к ужину будет дома. В Орли он купил бутылку шампанского, которую оставил в машине. День клонился к вечеру; стояло начало зимы. За окном с низкого неба падали, тая на лету, редкие хлопья снега. Он набирал номер несколько раз, но она не снимала трубку.

Коллега отпустил в его адрес незлую шутку. Брюно и Мари-Элен слыли идеальной парой. «Ну что ты ей названиваешь? Если жена не отвечает, ясное дело, она с кем-то трахается. Неприлично отвлекать людей от такого серьезного занятия…»

Вечером Мари-Элен ласково обняла его и сказала: «Я не слышала твоих звонков – отключила звук на мобильнике. Извини. Хорошо, что ты дома…» «Когда точно это было? Правильно, за три дня до Рождества. Два года назад. Незадолго до февральских каникул или сразу после них, то есть примерно два месяца спустя, она попросила меня больше не звонить ей в те дни, когда у нее проходят семинары по переподготовке в лаборатории “Санопти”».

– Нам категорически запретили отвечать на личные звонки. Работать некогда! Действительно, все только и делают, что треплются по мобильному…

Позже он решил поставить ее телефон на прослушку (купив соответствующее программное обеспечение в большом книжном магазине), но к тому времени она успела сменить номер.

«Сколько можно пересматривать это чертово кино?..»

Она сообщила ему о своем решении 1 января. Впоследствии он вспомнил, что до этого она под разными предлогами отказывала ему в близости. Критические дни, голова болит, устала и так далее. К этим уловкам она всегда прибегала по утрам, когда он просыпался с твердой палкой между ног.

В то утро она проснулась свеженькая как огурчик, несмотря на слишком короткую ночь и легкое похмелье. Новый год они встречали у друзей в Пикардии. Одни, без детей! Девочек на неделю отправили к деду с бабкой. Он притянул ее к себе и взглянул ей прямо в глаза. Мари-Элен всегда любила секс. Она прижалась к нему, а затем перевернулась на спину и приоткрыла губы. Лучшего предзнаменования для начала нового года нельзя было и ожидать.