Ни тот ни другой ничего не записывали.

Сети, финансирование, вооружения, отношения с «дружественными» государствами – они обсудили все. Обменялись общими соображениями преимущественно политического характера. Разумеется, не обошли молчанием и проблему «дезы» и обмана.

Мурад не стесняясь пускал в ход искусство подхалимажа, но после каждого его комплимента в мозгу Левента загорался сигнал тревоги.

Словно два кота, они наблюдали друг за другом и обнюхивали друг друга, готовые выпустить когти, и схватить все, что будет можно схватить, но не забывали и о поиске точек соприкосновения и взаимных интересах. Последним пунктом обсуждения стала Ливия. Из этого разговора, которого никогда не было, каждый извлек свою выгоду и уже прикидывал, как использует полученные сведения. Левент открыл окно и попросил сторожа, дежурившего в саду, принести два кофе. Но до того, как тот появился с синим пластиковым подносом в руках, Мурад поднялся и стал смотреть на горящий Кобани.

– Последняя деталь, – не оборачиваясь от окна, проронил он.

До сих пор ни о каких «деталях» речи не шло.

– Я полагаю, пора активизировать наших агентов в Триполи и в Париже.

– Цель? Франция?

– Именно. Цель – Франция. Красиво звучит.

– На будущей неделе я буду в Триполи.

Торбей – Большой Пирог, пригород Парижа, Франция

На автобусной остановке внешнего бульварного кольца трое бородатых мужчин в куртках с капюшонами били подростка. Прохожие обходили их стороной; проезжающие мимо автомобили, не жалея шин, прибавляли ходу. На этой остановке, расположенной неподалеку от лицея, постоянно шли разборки между местными рэкетирами и ворьем, но в последние недели некая банда объявила войну его директрисе. Вина этой женщины состояла в том, что она публично, через прессу, сообщила о своем намерении добиться поступления лучших выпускников лицея в одну из парижских высших школ. Дабы скрепить союз между лицеем имени Жака Превера, официально включенным в список школ «приоритетного развития», и престижным университетом с улицы Сен-Гийом, в Тор-бей лично приехал директор Института политических исследований. «Для нас огромная честь встретиться с вами», – сказали ему два или три лицеиста.

С того «памятного», по выражению журналистов, дня участились случаи нападения на школьников. Салафиты поджидали хороших учеников на выходе из лицея, грабили их и избивали. Это продолжалось около месяца и уже перестало кого-либо удивлять. Накануне вечером кто-то сорвал и расколотил бейсбольной битой ближайшую к лицею камеру видеонаблюдения. Свидетелей происшествия не нашлось. Сегодня утром напали на школьника лет тринадцати-четырнадцати. Лупили куда попало. Мальчишка кричал по-арабски и пытался закрывать руками голову, пока его не повалили на землю и не начали бить ногами. Один из нападавших, самый здоровый, схватил его за волосы, приподнял и нанес ему удар ногой в живот, а потом швырнул лицом на асфальт. Второй разодрал его рюкзак и вывалил содержимое на дорогу. Во все стороны разлетелись тетради. После этого все трое нырнули в ожидавший неподалеку черный «гольф». Мальчик с трудом поднялся с земли и, согнувшись вдвое, побрел прочь. Рубашка у него была в крови.

За этой сценой молча наблюдал черный подросток. Длинный, тощий как палка, с курчавыми волосами и в круглых очках. В его облике проскальзывало что-то детское. На нем была шерстяная куртка; на ногах, которым позавидовал бы прыгун с шестом, – спортивные штаны с молниями внизу, на щиколотках. По его телу пробежала дрожь. Тряслось все – мышцы, сердце, нервы. Потом он усилием воли отключил свои органы чувств. Он научился впадать в своего рода сенсорную спячку всякий раз, когда сталкивался с вещами, которых не желал видеть, – с жестокостью или сексом. Он воспринимал их умом, но не чувствами. Тут он сообразил, что скоро сюда подоспеет полиция и ему может не поздоровиться, добежал до автобусной остановки, подобрал пенал (очень красивый, из зеленой искусственной кожи, внутри был даже циркуль) и единственную уцелевшую книгу и скрылся в лабиринте окрестных дворов.

По дороге в Триполи, Ливия

Когда ливийские пограничники, изучив мой паспорт вдоль и поперек, дали мне разрешение пройти, было уже очень жарко. Левент прислал за мной машину – «хаммер» цвета хаки, военный трофей с американскими дипломатическими номерами, – и до зубов вооруженный эскорт. Эти знаки внимания дали мне понять, что в глазах приглашающих я – довольно важная персона. Хотя я не люблю надолго оставлять Рим одну, из Ла-Марсы я уезжал с легким сердцем. Эта экспедиция будоражила мое любопытство, даже если я догадывался, что творящийся в Ливии хаос подействует на меня угнетающе и я наверняка не узнаю страну, в которой тридцать лет назад работал вместе с итальянскими коллегами на раскопках Лептис-Магны.

Наши времянки располагались в непосредственной близости от храма Геркулеса, между Старым форумом и морем. О лучшем и мечтать было нельзя. Я приходил на площадку как можно раньше, пока не налетели мухи, одновременно с полицейскими, которые весь день не спускали с нас глаз. Мне удалось завязать нечто вроде приятельских отношений с самым молодым из них, туповатым парнем по имени Муса, который, впрочем, был не глупее и не умнее своих товарищей. За пару долларов он привозил нам из Триполи, куда возвращался по вечерам, продукты и всякие мелочи вроде мыла и бритвенных лезвий, а также вино и – если повезет – виски, которое втридорога покупал у секретаря египетского посольства.

Мы редко покидали Лептис, разве что вечером в пятницу, и всегда – в сопровождении своих ангелов-хранителей. Посол Франции, сын рабочего-анархиста и арабист, любил без протокола собирать у себя небольшой кружок друзей, в который в числе прочих входила французская журналистка Жаннет (знаменитая любовница Каддафи; блондинка с хрипловатым голосом в зеленом мини-платье). Мы ужинали у него в саду, а на следующее утро возвращались к себе в лагерь.

Мы раскинули свой бивуак в устье вади Лебда, как можно ближе к морю, чье дыхание хоть чуть-чуть спасало нас от зноя. Мы проводили долгие часы, болтая о том о сем и попивая ледяное розовое вино. Иллюзорная безмятежность людей, верящих в свою причастность к вечности… У меня от этих вечеров сохранились самые лучшие воспоминания. Мы занимались бесконечной шлифовкой своих навязчивых идей, убеждений и сомнений. Миру, который нас интересовал, – со всеми его сложностями и изменениями, – были неведомы временные границы. Сидя под усыпанным звездами небом, мы легко перескакивали от Септимия Севера к Каддафи и обратно.

Однажды вечером наш итальянский коллега, миланец Энцо, напомнил нам знаменитые слова Наполеона, сказанные поэту де Фонтану: «В мире есть всего две силы: песок и дух. И дух в конце концов всегда одержит победу над песком». Я до сих пор как наяву слышу его низкий, как у Мастроянни, ироничный голос, говоривший с обворожительным акцентом.

Лептис-Магна стоял в окружении оливковых рощ, и от него лучами расходились дороги, ведущие в Александрию, Томбукту и Тинжис (будущий Танжер). Над городом словно расстилалась горделивая тень Рима, протянувшего свои щупальца аж до африканских песков. В Лептис-Магне вихрь времени сокрушил один за другим все троны и победил как песок, так и дух. Из города, жизнь в котором бурлила лавой, ушли любовь, желания, боги… Он онемел.

Мы в каждом своем разговоре возвращались к этой загадке. Почему так случилось? Последние следы организованного человеческого присутствия в этом месте относились к временам арабского завоевания: город защищал византийский гарнизон – горстка воинов, человек сорок. Мы часто задавались вопросом: что сталось с этими хранителями рубежей? Может, в столице о них просто забыли? И что с ними сделали захватчики? Перерезали им глотки и бросили истекать кровью на пляже или попытались обратить в свою веру? После них по улицам Лептиса уже почти никто не ходил, вплоть до прибытия итальянских археологов накануне войны 1914 года.