— Я не хочу нести смерть, — сказала я деревянно.

— Вы принесете покой павшим и мир живым, — сказала королева, не раздумывая ни секунды. — Помогите мне окончить эту войну.

Быстро же меняется ветер в парусах ее речей, подумала я. То смерть, то мир.

Но она права — я им должна. Сомнений в моей участи, не встреть я эту пеструю компанию, никаких нет: лес городских жителей не жалует. Тем более, не абы какой Лес, а волшебный и с заглавной буквы. Да и не только в этом дело. Черт с ним со всем миром, я не знаю этого мира и его королевств, но я немного уже знаю этих людей, и было бы здорово, если бы они были живы. И счастливы. Если это бывает после смерти детей и мужа, короля и господина, наставника.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказала я осторожно.

Королева шагнула вперед, взяла мои руки в свои, сжала. Я сразу почувствовала мозоль от меча на правой ее ладони.

Она ушла, больше ничего мне не сказав, а я подождала еще минуту. Почему-то было стыдно, невозможно явиться к остальным прямо следом за королевой, словно мы с нею совершили что-то очень стыдное, и спутники немедленно догадаются и осудят. Я подышала глубоко, вышла из-под плотной кроны, подставила ладони мороси, протерла лицо. В конце концов, я хочу домой, а больше ничего не хочу. Благодарность королевы — хороший для такого случая капитал, который потом можно "обналичить".

Только я представления не имею, что делать. Сэр Эвин кажется в этом плане проще, покажи грудь — и дело сделано (по крайней мере, если верить Мастеру). Сам же Мастер, что-то мне подсказывает, на это не поведется.

К тому же, он не один километр ехал у меня в декольте — и хоть бы что. Наоборот, стал нелюбезен.

Перед нами лежала выжженная земля. Вздымались к небу обломанные пни, словно здесь шел ветер, валил лес и уносил, а следом за ним шел огонь, оставлял уголья и золу. И словно они оба пропали разом, докатившись до невидимого порога. Мы вышли, как на футбольное поле. Мастер присел, положил на землю ладонь, а потом долго отряхивал и тер платком.

— Мы можем остановиться здесь. Заклятья были произнесены давно, успели выветриться. Не сделают нам дурного. — Он показал за спину, на стену деревьев. — Но лучше не прямо здесь, а на живой земле.

— Значит, все-таки опасно? — пробормотала я, обходя черный ствол без веток.

— Не опасно, — сказала Мастер недовольно. — Грязно.

Показал измазанную черным руку.

Так мы и остановились — за первыми деревьями, чтобы была вида прогалина, а если кто-то через нее пойдет, нас самих заметил не сразу.

Всем на голодный желудок спалось удивительно спокойно. Кроме меня. Я ворочалась, распинывала одеяло, которое все норовило сбиться вверх и открыть ночной сырости ноги, шарила около себя, прежде чем повернуться на другой бок, чтобы ненароком не раздавить белку, вспоминала, что белка где-то живет теперь своей отдельной от Мастера жизнью, и в конце концов отчаялась задремать, села. Протерла глаза.

Женщина с болезненно-худым лицом спряталась в дерево, и тут же снова выглянула. Руки ее были как птичьи лапки, неловкие, с распухшими суставами. Я оглянулась. Около костра никого не было, чтобы кинуть порошку. Женщина протянула ко мне руки. Я, дрожа от холодка и нечестной, но что поделаешь, брезгливости, обползла ствол.

Мастера не было тоже, и порошок, судя по всему, он прихватил с собою. Я встала, увернулась от рук женщины. В уголках губ у нее собралась пена. Умерла она, видно, не самым приятным образом. А если жива, — Лес ведь показывает и живых, — то, видно, тяжело болела.

— Сочувствую, — шепнула я, подняла одеяло Мастера. Мешок его был на месте, лежал грузно, повернувшись ко мне надутым от бутылочек и тряпья боком. — Я вас не знаю, так что вы не по адресу. Но все равно сочувствую.

— Спаси мой народ.

Я обернулась. На месте женщины стоял мужик с копьем. Тот самый, что в прошлый раз. И все еще орк. И глаза все еще горят, как чертовы угли чертова костра, в который вся наша чертова компания не способна собраться и регулярно кидать чертов порошок от чертовых визитеров из прошлого. Черт.

— Черт, — сказала я вслух, рассердившись. Мужик торчал надо мною, как Дед Мороз под новогодней елкой. Я села на еще теплую простыню Мастера, уставилась снизу вверх. Спросила вполголоса:

— Вы кто?

— Останови войну.

Говорил он медленно, старательно, словно плохо знал язык, повторяя за кем-то, заучил две фразы и теперь за них держится.

— Вы не по адресу, — сказала я и ему.

— Мой народ страдает.

— Поздравляю, — буркнула я. Это все сон, ну, в крайнем случае, этот орк пришел к кому-то из спящих. Вот бы растолкать и свести их, пусть побеседуют.

— Спаси тех, кого еще можно спасти.

— Я тоже страдаю, — сказала я. — Думаете, мне приятно торчать в этом гостеприимном местечке? А ваши кампании делают его еще гостеприимнее.

Орк что-то прогавкал, белые клыки ходили, как иглы швейной машины, а глаза потемнели, почти погасли. Я пожала плечами.

— Не понимаю. На Осенней речи, пожалуйста.

— Останови войну.

Я подняла брови. Так значит, с ними можно разговаривать? Ух, что же я упустила сказать Марху Мэлору все, что у меня накопилось?!

— Я бы с радостью, но как?

— Не дай им дойти. Останови.

Поиграть в Ивана Сусанина, а? Это я могу. Я это могу, даже когда не хочу, просто нужно запустить меня в лес и отобрать телефон со спутниковой навигацией.

— И что, тогда все прекратится, и настанет мир во всем мире?

Орк поднял копье, уложил на плечо и пошел строевым шагом меж деревьев к прогалине. Я окликнула его, потом встала, пошла следом.

Вместо выжженной земли под ноги мне лег камень, вместо древесных остовов вверх торчали узорные колонны. Было темно, только впереди белел плащ с красным гербом, и что-то светилось там, куда шел мой провожатый. Я нагнала его, пристроилась рядом, чтобы не загораживал.

Уже знакомый господин в золотых доспехах отступил в тень, только блеснул в факельном свете меч и тоже пропал. Тени клубились, накатывали и отступали… как тогда, под водой. Я потерла горло.

Тень напряглась и выплюнула то ли подростка, то ли девушку в черном. Фигура шла, медленно, едва волоча ноги, спотыкалась на ровном полу. Капюшон соскользнул с волос, и я увидела, что это эльф. Лицо у него было исписано черной вязью, и руки, торчавшие из широких рукавов, тоже. Эльф остановился перед орком, письмена начали светиться рыжим, как спираль в лампе, и так же засветились вдруг знаки на полу и на колоннах. Мы стояли, словно в ажурной клетке из вольфрамовой нити под током.

Эльф вздрогнул, выпрямился, словно его стегнули по спине, вытянулся, привстав на цыпочки, и закричал. Орк прыгнул, я едва успела проследить, а он уже нанизал эльфа на копье, приподнял над полом. Эльф кричал, письмена горели ярко, так, что было не разобрать уже отдельных линий. Орк выдернул копье из его груди. Эльф упал на колени, но голову держал прямо, словно его схватили под подбородок. Кричал. Свет ел колонны, орка и меня.

Протуберанцем из солнца выскочил из свечения господин в золотых доспехах. Орк перехватил его меч копьем, напрягся, толкнул и достал из-под плаща свой клинок. Эльф кричал. От света ничего уже не было видно. Сталь ударила о сталь со звоном, от которого у меня чуть не лопнула голова. Я вздрогнула, зажмурилась, закрыла уши руками.

Эльф умолк, веки стали из красных темными, перед ними заплясали огни. Я приоткрыла один глаз. Медленно опустила руки.

Я стояла на выжженной земле перед пеньком. На пеньке сидел Мастер, закинув ногу на ногу и устроив на колене руки измазанными ладонями вверх. Глядел на меня, склонив голову к плечу.

— Доброй ночи, — сказала я хрипло. Кашлянула в кулак.

Мастер покачал башмаком. Я перемялась с ноги на ногу.

— Не спится, леди? — спросил Мастер участливо.

Я развела руками. Не знаю, может, это я во сне хожу, и тогда точно спится — крепко, с затейливыми сновидениями.