Книга «Счастливы когда-нибудь» фокусирует внимание на случаях, когда социальные нарративы вредят нам. Я считаю, что, принимая решения, которые будут влиять на других людей, надо стремиться к минимизации их страданий. Такой подход часто называют утилитарным, и он направлен на достижение «наибольшего счастья для наибольшего количества людей»[13]. Для целей данной книги я видоизменил приведенную формулировку английского философа Иеремии Бентама следующим образом: «наименьшее страдание для наименьшего количества людей». Такой подход получил название «негативный утилитаризм»[14]. Это позволяет мне придавать наибольшее значение задаче уменьшения страданий. Ведь, скажем, облегчение страданий на £100 будет очень существенным благом для наименее обеспеченных лиц. Мы также можем облегчить страдания путем снижения неравенства, если люди считают его несправедливым. (Большинство из нас считают несправедливым, что генеральный директор компании зарабатывает в несколько раз больше санитара в больнице, но на самом деле он зарабатывает в несколько сотен раз больше, и вот это действительно несправедливо.)

В принципе, в социальном нарративе как таковом нет ничего хорошего или плохого – о нем можно судить лишь в контексте, по затратам и выгоде. Поэтому я занимаю консеквенциальную позицию в противовес деонтологической[15]. Консеквенциальный взгляд на кражу состоит в том, что она плоха лишь тогда, когда приносит больше горя, чем счастья. А согласно деонтологической точке зрения воровство – это всегда плохо, потому что моральная ценность заключается в определенных правилах поведения. Деонтологическая перспектива обычно не учитывает важности контекста. Но я утверждаю, что кража с целью накормить своего голодного ребенка морально оправданна.

В наивысшей форме консеквенциализма равное страдание каждого индивидуума весит одинаково[16]. Это означает, что я должен одинаково относиться к моим собственным страданиям, страданиям моей семьи и друзей и к страданиям посторонних людей. Но такая форма консеквенциализма вступает в противоречие со здравым смыслом и, возможно, с эволюционными преимуществами. Мне кажется морально оправданным, что страдания моей семьи должны волновать меня больше, чем вашей, точно так же как вас больше должны волновать страдания именно ваших близких. Таким образом, мы сталкиваемся с необходимостью выработать правила, чтобы определить, какие решения и последствия относительны (допускают пристрастность), а какие требуют полной беспристрастности.

От меня как от отца ожидается, что я буду отдавать предпочтение своим детям перед вашими. Я могу купить своей дочери пару лучших туфель для боулдеринга или своему сыну – дорогую ракетку для сквоша, чтобы они с большей вероятностью преуспели в выбранных ими видах спорта. Ваши дети могут быть разочарованы моими поступками, но я не почувствую необходимости покупать им все то же самое. Но если я тренер по боулдерингу или команды по сквошу и получил пожертвования на новый комплект снаряжения, то что тогда? Будет несправедливо отдать комплект снаряжения моим детям за счет ваших. Тот факт, что в одном случае деньги мои, а в другом – нет, конечно, создает разницу, но важна и моя позиция как пристрастного родителя или же беспристрастного тренера.

Хотя контекст всегда играет основную роль, но дополнительное значение, которое я придаю своим детям, должно быть таким же, как то, которое вы придаете вашим. Поэтому я принимаю консеквенциальную точку зрения, позволяющую быть пристрастным, но в то же время требующую симметрии (одинакового дополнительного значения для моих и ваших детей). Пристрастность, несомненно, делает мою жизнь несколько сложнее, если учитывать общее влияние различных нарративов на процветание людей. Однако я намерен решать все связанные с этим проблемы, когда возникнет такая необходимость.

При выявлении нарративных ловушек я сосредотачиваюсь на историях, которые продолжают соответствовать здравому смыслу с точки зрения сторонника деонтологической позиции, но явно противоречат здравому смыслу с точки зрения консеквенциалиста. При этом я время от времени буду просить вас поразмыслить над тем, является ли истиной то, во что вы верите. Когда дело доходит до оценки доказательств, мы любим думать о себе как о справедливых, беспристрастных судьях, которые тщательно взвешивают аргументы и формируют свое мнение или убеждение в бесстрастном ключе. В реальности, однако, мы зачастую просто ищем в доказательствах то, что подтвердит уже имеющиеся у нас убеждения. Когда доказательства поддерживают наши убеждения, мы гордимся своей правотой. Ну а если доказательства опровергают то, в чем мы убеждены? В таком случае мы хитроумно ищем способы повернуть доказательства таким образом, чтобы мы могли продолжать верить в то, во что верили ранее. И в конце концов получается так, что мы проникаемся еще более глубокой верой в свои убеждения.

Это называется предвзятостью[17]. Эксперты по дактилоскопии чаще приходят к выводу, что папиллярные узоры совпадают с отпечатками подозреваемого, если им говорят, что тот признался в преступлении, нежели в случаях, когда они не знают о факте признания, хотя доказательства одинаковы в обоих случаях. Написание этой книги позволило мне осознать нюансы нарративов, и некоторые из доказательств не подтвердили то, что я считал правдой. Я, например, предполагал, что учеба в университете способствует счастью и выгодна широким слоям общества. Однако доказательства это опровергли. Я не думал, что развод полезен для детей, но оказалось, что во многих случаях это лучше, чем если бы их родители продолжали жить вместе.

Если, читая эту книгу, вы еще сильнее утвердились в своих взглядах на социальный нарратив, то подумайте, почему так произошло? Возможно, вы действительно испытали счастье, в полном согласии с нарративом, или знаете тех, кому он помог. Или, может быть, вы опасаетесь альтернативы, потому что она более сложная, более неведомая или даже более захватывающая. Давно установлено, что мужчины-гомофобы сильнее возбуждаются от гомосексуальных отношений, чем те, кто не испытывает такой фобии[18]. Я полагаю, что осознать свое поведение и переживания сложно даже тем, кто четко идентифицирует себя с определенной ориентацией. И я искренне хочу инициировать обсуждение этих нарративов, а не просто продемонстрировать новый набор правил, которые надо соблюдать и которым нужно непременно соответствовать.

На мой взгляд, прежде чем двигаться вперед, будет интересно выяснить, насколько вы вообще верите в социальные истории. Поэтому в начале каждой главы я попрошу вас выбрать один из двух вариантов жизни – следовать нарративу или быть счастливыми. Я понимаю, что нарратив тоже может сделать вас счастливее, но приводимые гипотетические примеры позволят вам увидеть, как много нарративы значат для вас, даже если из-за них вы несчастны. И поскольку часть книги сфокусирована на решениях, которые мы принимаем в интересах других людей, мне бы еще хотелось, чтобы вы подумали, какую жизнь вы бы выбрали для ваших друзей. Нет правильных или неверных ответов, и они не имеют какой-либо связи с тем, что будет написано в книге дальше. Но вы можете записать ответы и даже пересмотреть их с разных точек зрения. В конце каждой части я буду приводить данные о том, как ответили на эти вопросы другие люди, и вы получите возможность сравнить свое мнение с мнением окружающих.

В главах первой части книги – «Богатство», «Успех» и «Образование» – исследуются социальные нарративы, к которым люди стремятся «до бесконечности». Очевидно, что отсутствие любого из трех ведет к беспокойству и проблемам. И я не стану с этим спорить. Однако социальные истории предполагают, что, каким бы ни был наш уровень жизни, мы всегда хотим большего. Ожидается, что за счет увеличения количества денег, признаков успеха и интеллектуальной востребованности возможно достичь еще большего счастья. Ловушка в том, что чем выше вы поднимаетесь по этой лестнице, тем меньше счастья дают вам нарративы, и в итоге стремление вверх может привести к обратному результату – вы будете чувствовать себя несчастным. Чтобы стать счастливее, нам нужно двигаться от принципа «дайте еще» к принципу «этого достаточно».