Ему показалось, что он сейчас впервые не слышит того далекого звона в ушах, похожего на комариный писк, который можно заметить только в отсутствии всех прочих звуков. Тишина стала совершенной, такой, какой и должна была быть всегда – точно кто-то починил испорченный механизм, вставив потерянную деталь на прежнее место. «Сейчас же на свет, на воздух…» – подумал Юзеф, лихорадочно собираясь на прогулку. Книги он, конечно же, забыл на столе.

Город еще дремал под пеленой утреннего тумана. Стояла безупречная, почти торжественная тишина. Было слышно, как едва ощутимый ветерок осторожно прикасается к сухим веткам деревьев. Солнце то выглядывало, чтобы посмотреть – не проснулся ли еще Город, – то снова пряталось в полупрозрачных облаках, похожих на изломанные весенним ручьем льдинки.

Юзеф брел по усыпанной прошлогодней листвой дорожке, глубоко вдыхая холодный воздух и стараясь отмерять шаги равной длины (это всегда действовало на него успокаивающе). Частое биение сердца гнало его вперед со знакомой улицы на полузнакомую, а с нее и вовсе на совершенно незнакомую. Город был прежним и вместе с тем до странности иным, чем обычно, он спутал все карты и сплел из старых нитей-улиц совершенно новые узоры – Юзеф отгонял от себя мысль о том, что он заблудился.

Через сколько-то сотен ударов сердца Юзеф заметил, что кроме него на улицах никого нет. Город, уснувший в ночь накануне, так и не проснулся…

«Ни души. Разве так бывает?» – подумал Юзеф и почувствовал одновременно и облегчение, и легкую печаль от этого внезапного совершенного одиночества. Ему показалось, что только сейчас Город стал по-настоящему чист и светел, только сейчас, когда никто больше не может смотреть на него.

Только один раз над его головой пронеслась стая голубей и один раз пестрая кошка проводила его взглядом из темного подъезда с распахнутыми настежь дверьми. Сумерки серого дня наступали на Город, небо затянулось облаками и ветер понес по улицам ледяные крупинки. Юзеф шел по хрустящим от холода темным лужам, не понимая, где находится, и не останавливался до тех пор, пока не вышел на знакомую улицу с какой-то новой стороны, на которой он еще никогда не был, и не увидел свой старый дом с такого непривычного угла, так что едва узнал его лишь благодаря приметной башенке на крыше. Круг плавно замкнулся.

В детстве Юзеф любил играть с механическими часами, придумывая их деталям какие-то свои собственные названия и задачи – его дедушка был мастером-часовщиком и любовь к шестеренкам и циферблатам, латуни и серебру естественным путем досталась ему по наследству вместе с дедушкиной квартирой и мастерской, в которой теперь работал сам Юзеф. Он давно подружился с Временем и привык ощущать его ровный ход – неспешный, неумолимый, придающий значение и вес каждой песчинке вечности. "Мое почтение!" – улыбаясь и снимая шляпу, говорил дедушка Юзефа  старинным часам, когда входил в мастерскую. Каждый шажок секундной стрелки на каждом циферблате в мастерской шептал: "время не ждет, время уходит!", словно Юзефу предстояло успеть сделать что-то важное, пока его время не истечет, как вода сквозь пальцы. Но Юзеф никак не мог увидеть в тумане своей спокойной, но, наверное, слишком уж свободной и одинокой жизни очертания своего предназначения. Иногда ему казалось, что туман никогда не растает и он всегда будет блуждать в этих сумерках вечного ожидания и неопределенности в поисках… знать бы чего или кого.

Его личная жизнь не складывалась. Он хотел бы любить раз и навсегда, он хотел быть нежным и открытым со своей любовью, не теряя при этом себя самого, но каждая новая попытка оставляла Юзефу все больше боли и горечи, пока он наконец не решил более никого не обманывать – в том числе и себя самого, пусть даже невольно.

Алиса, младшая сестра Юзефа, переживала и расстраивалась из-за неудач брата так, словно обманывали, задевали несправедливыми упреками и оставляли в одиночестве ее саму. Намного более живая и вспыльчивая, как живой огонек, Алиса решительно контратаковала меланхолию Юзефа: "Ну и черт с ней, вот еще – расстраиваться он будет! Пусть она лучше жалеет! Попадись она мне, разговор был бы другой, вот бы я ей всё сказала!" – и это заставляло Юзефа улыбаться.

Совершенно непохожие ни внешне, ни характером, они всегда были очень дружны и близки – насколько это вообще возможно для таких зеркальных противоположностей. После смерти мамы они еще долго делили один дом на двоих, пока Юзеф не переехал в квартиру дедушки в Доме с Башней, но и после этого они часто виделись. Алиса обязательно выкраивала в своем безумном ритме учебы в университете и работы в кафе хотя бы полчаса в неделю, чтобы в очередной раз растормошить своего задумчивого и тихого брата, чтобы заставить его улыбнуться.

Иногда она задумывалась о том, что они словно живут в двух разных городах, хотя это был один и тот же Город. Сама Алиса ощущала Город шумным, сверкающим, полным людей и постоянно пребывающим в движении, а Юзеф, напротив, видел пустынные и тихие уголки Города, утопающие в зелени и тенях, больше похожие на акварельные рисунки, что висели на стенах в его квартире. Алиса могла подолгу разглядывать эти полупрозрачные туманные пейзажи, но всегда чувствовала, что это какой-то совершенно иной мир, в который ей никак не попасть. "Все время забываю спросить, кто их рисовал. Понять бы, увидеть, почувствовать, как он все это видит…" – думала Алиса, но эта легкая грусть тут же уступала место "боевой", как называл ее Юзеф, улыбке и смеху над очередной сдержанной шуткой брата. И неловкий, но важный разговор всё время откладывался «на потом».

Глава 2.

Белый потолок перед глазами. Белое холодное утро. Нет, уже не утро, – Лена медленно перевела взгляд с потолка на часы, стоявшие перед зеркалом (а в зеркале на мгновение встретилась взглядом с отражением – бледное, тонкое личико, холодные серые глаза, растрепанные светлые волосы), – почти полдень. Потом она еще несколько минут рассеянно рассматривала пейзаж в простой рамке, что висел на стене напротив кровати. Один из первых удачных рисунков Лены, с которым она однажды набралась смелости и пришла в издательство, чтобы стать иллюстратором книг. Сонная серая река, тонкие черные веточки на фоне белого неба, старинный фонарь и мост, исчезающий в тумане. Призрачный акварельный туман получился по-настоящему вязким, глубоким, поэтому на картинку можно было смотреть очень долго и думать о чем-то своем, представлять всякое, что могло бы скрываться по ту сторону реки, за туманом. Или не думать вовсе ни о чем. Похожих мест в Городе было много, но такого же точь в точь – не найти, потому что его просто не существует.

Вчера просидела далеко за полночь за странной старинной книгой, взятой в библиотеке. Лену почему-то зацепила эта причудливая история и она загорелась идеей сделать иллюстрации для книги, просидев за текстом, рисунками и любимой музыкой много часов подряд, забыв обо всем на свете. Теперь будут некрасивые тени под глазами, «белый шум» в голове. Впрочем, не важно, ведь сегодня никуда не надо идти, никому не нужно показываться на глаза, а за выходные все пройдет, выветрится, сотрется.

В комнате было светло и холодно, ведь ударили обещанные первые заморозки, а форточку на ночь она прикрыть забыла. Лена лишь плотнее закуталась в теплое одеяло, спрятав улыбку. Многие терпеть не могут сквозняков и холода в доме, а ей это нравилось. А в этом уютном коконе можно было притворяться спящей целую вечность…