Паджеро, сыто урча, преодолел скальный участок дороги и вот-вот должен был оказаться по ту, или точней по эту сторону Темной. Димка с красными от утомления и пережитого глазами резко дергал машину на ухабах.

– Плавней, плавней!– консультировал его дядька.

– Вот это съездили за корнем, писец!– продолжая рывками давить на газ, ответил племянник.

Вачура на прощанье взглянул на появившийся меж хребтов каменный пик и коротко вскрикнул,– Стой!!!

Вышел из джипа и внимательно пригляделся – на синею скалу взбирались двое, с такого расстояния видневшиеся двумя шевелившимися черточками.

– Ну и бог с ними!– буркнул он и выгнал из-за руля Димку,– С тобой и к утру не доедешь!

Поехали дальше. Но что-то останавливало Вачуру. Какая-то внутренняя сила заставляла вернуться. «Ищите Пути к Росе!»– вспомнил Геннадий сказочное видение в пещере,– Стой!– повернулся он к сидящему на пассажирском сиденье Димке.

– Да не я ж за рулем?!– изумился тот.

– Стой, стой,– куда-то вовнутрь себя прошептал Леший и чуть съехал с дороги в кусты волчьей, ярко-красной ягоды, вскользь подумав о том, что время, когда можно будет в открытую быть добрым и честным уже не придет. По крайней мере, он, в своей земной, планируемой даже по мелочам жизни, такого благоденствия не застанет! Хотя, какое это может иметь значение?! Он давно уже свыкся с тем, что есть! Это в результате привело его к тому, что общество людей, среди которых он решал свои различные бытовые и философские проблемы –  от покупки российского, ядовито пахнущего стирального порошка, до споров с бывшим заведующим поселковой поликлиникой об устройстве нашей загадочной вселенной…. Так вот! Это общество уверенно и навсегда решило, что Вачура – это не добрый молодец, а это изворотливый индивидуум, способный, не содрогнувшись,  убить ближнего ради достижения своей, поставленной когда-то в танкистской юности цели. Короче говоря, Вачуру окружающие уже давно принимали за криминального, а других и не было, авторитета.

«Просто умный и изворотливый шибко, вот и не сидел!»

Вачура и не сопротивлялся такому представлению о себе, потому что в новом сообществе большинство соотечественников считалось лишь с представителями цивилизации, владеющими бандитскими навыками. Пусть это будут хоть недавно освободившиеся сидельцы, хоть высокоранговые менты. Лишь бы стержень внутренний у них был бандитский – беспощадный! А выпячивать напоказ свое бандитское нутро все-таки считалось «стремным». Поэтому мент-бандит занимал наиболее высокую ступень в сложившейся общественной Иерархии…, более высокую, чем отъявленный,  награжденный туберкулезом за упорство сиделец. Уважали такого, конечно, сильней, но считались, однозначно, больше, с не нюхавшим сырого карцера ментом, представлявшим гораздо более серьезную опасность. Если простой бандюган мог покалечить, а затем поставить на счетчик, то мент сначала калечил, затем ставил на три счетчика и при получении суммы, эквивалентной двум счетчикам, садил в тюрьму, и, уже там, подразумевая – «ну не зверь же я!» – в знак признательности за спонсорскую помощь пытался представить подопечного к уважаемой в криминальных кругах того времени награде – бактериальному заболеванию – туберкулезу.

 Такие взаимоотношения сложились на тот момент  в небольших городках и особенно в деревнях.

Порядочные люди Светлогорска все-таки знали, что Вачура нормальный, русский таежник, но большинство населения – это не совсем нормальные, это люди с отравленной  природными и промышленными химикатами психикой…, люди, в целях самосохранения вынужденные быстро повзрослеть в густом тумане активно выдыхаемых родителями алкогольных паров, время от времени рассеиваемых частыми молниеподобными разрядами в виде крика «бля буду, сука! Век воли не видать!», автоматически подкрепляемого смачным подзатыльником, напутственно озвучиваемым самым философским среди редких,  по-родительски коротких, и по-шахтерски суровых,  воспитательных тезисов  – «пидором не вырасти, пидорас!»

На синею скалу взбирались двое. Вачура напряг подношенные за последние два дня глаза, и впервые пожалел, что не имел бинокля, издавна считая это техническое приспособление лишней чепухой.

– Иди, глянь!– кивнул он Димке,– Кто это может быть?!

– Кто, кто?!– выпустила изо рта недовольная Димкина гримаса,– Отшельник твой это, и этот…, как там?! Тоже твой…

Вачура изучающе посмотрел на пацана: «На таком расстоянии невозможно узнать людей! Он спросил так – для разговора»

– И этот, Виталя-мент….

– Совета?!– и Вачура сам… еще раз напряг зрение,– Точно, он!

– А я тебе и говорю – Виталя Советский!– Димка почесал нос,– Поехали, Генн, домой?!

  Гене стало жалко пацана. Он сам, старый таежник, натерпелся страха и ясно осознавал, что чудом остался жив…, и какого хрена он всматривался в пик горы(?!), какого хрена он все больше и больше утверждался, что останется(!?) Леший с грустью взглянул на пацана, тяжело и шумно вздохнул, смутившись, отвел взгляд в сторону. Еще раз вздохнул, задрав голову вверх – по синему-синему небу двигалась крохотная блестящая точка, испуская позади себя неуклонно  расширяющуюся полосу плотного белого-белого пара. Точка двигалась медленно и давно. У черты горизонта плотная струя пара уже смотрелась естественным, удлиненным облаком. Настолько естественным, что, если его обрезать чуть дальше по направлению к порождающей его точке, и мысленно закрасить  эту сверкающую алюминием точку…, закрасить одним махом…  вместе с подступающим к горизонту отрезком испражненной из этой самой точки струи…, закрасить синим-синим цветом.… И тогда Геннадий Вачура, случайно задрав голову вверх, увидел бы на синем-синем сентябрьском небе не летящий, еще созданный в середине семидесятых ТУ-160, а обыкновенное удлиненное облако,  нелепо высунувшееся из-за горизонта. Увидел бы его…, и, если бы не знал, что кто-то закрасил начало, так бы и подумал, что это выплывающее из-за Цинковского хребта обыкновенное сентябрьское  облако, а не ……… струя от летящего в стратосфере самолета. Уже более двадцати лет все граждане ГОСУДАРСТВА, якобы «воскресшего  ЯСНЫМ ФЕНИКСОМ из когда-то УБИТОЙ ПРОЛЕТАРИЯМИ МОНАРХИИ», торговали купленным за ловко выщипанную из казны ГОРСТКУ  нефтедолларов, разностороннего качества ширпотребом…  и вот такие вот самолеты, пусть, да же, и СКАЗОЧНО выплывающие из прошлой, экономически губительной для России, а, поэтому, казалось бы, окончательно уничтоженной в современном людском сознании тоталитарной эпохи …, вот такие вот самолеты – действующие – Вачура УЖЕ и представить теперь не мог! Максимум, где бы в последнее время он мечтал встретить такой вот самолет – это самолет – ресторан – «ТУ-160» со звучным названием «Трактиры Маньжурии»! Потому что, куда еще, это неспособное , созданное «никчемными коммунягами» (СМИ Новой России) изделие приспособить?!

«Вот это понты умели коммунисты сколотить!»– подумал вдруг Вачура,– «Что и тогда, благодаря этим понтам весь мир нас (или делал вид, что боится?) боялся…, и в современной России еще те понты, еще того утопического строя действуют. Приходится(!) – других понтов, то, нет!»

А точка двигалась теперь в резонанс с глухо нарастающим шумом- шумом двигателей, созданных советскими, с горящими глазами, инженерами, купающимися во счастье такого вот созидания. Они ощущали себя богами, поэтому и были продуктивны мыслями. Инженер, вкалывающий у хозяина, богом себя ощутить не сможет. У богов нет хозяев! А те были богами!