~
С трудом вынырнув из лихорадочного полузабытья, Шерлок обнаружил, что уже почти стемнело. Он полежал, приходя в себя и пытаясь подавить тошноту, уставившись на виднеющийся сквозь дыру в крыше кусочек неба. Пожалел, что не видно звезд — небо затянули низкие дождевые тучи, грязно-бурые из-за желтого отсвета уличного освещения.
Он знал, что без наркотиков не продержится здесь долго. Придется выползать из этой берлоги, сдаваться на милость обложившего его со всех сторон старшего братца. Теперь каждую минуту можно ждать визита этого негодяя. Честно говоря, удивительно, что он еще не здесь. Наверное, боится запачкать костюмчик.
Все это не ко времени, ему нужно побыть одному и подумать. Он укрылся в этой дыре, взял тайм-аут именно для этого. Но думать не получалось даже под воздействием обычно благотворно замедляющих его мыслительные процессы опиуматов. Мысли неизменно беспорядочно перескакивали, ускользали и он обнаруживал, что несмотря на мучительную боль во всем теле и тошноту, то и дело подступающую к горлу, мечтает о пухлых губах, нежной коже и небольших упругих грудях своей возлюбленной. Бывшей возлюбленной.
Напрасно он всю жизнь гордился своим высоким интеллектом и могучим самоконтролем, он такое же животное, как и все прочие представители рода homo. А животным свойственно тупо стремиться к размножению.
Но даже отбросив обычный цинизм, Шерлок не мог не признать, что помимо плотских желаний его терзают угрызения совести, острое сознание вины, невыносимая и абсолютно невменяемая тоска по любимой — чувства присущие только человеку и никому другому.
Но это все ложь. Он недостоин даже называться человеком, он тупое похотливое животное, эгоистичная тварь, негодяй, позабывший кто он есть.
«...Вы двое превосходно смотритесь с ребенком... — спустя неделю восторженный голосок Мэри все еще звенел в памяти, кислотой разъедая остатки самообладания, — вы оба абсолютно готовы…»
В ту проклятую минуту, когда Мэри, смеясь, произнесла эти слова, вместо Роузи в розовом комбинезончике на руках улыбающейся Дианы, он вдруг увидел... себя.
Увидел со всей отчетливостью. Как наяву. Щуплый, бледный, большеголовый мальчик, похожий на серьезного муравья. Гиперактивный, но в то же время мрачный, погруженный в себя, неспособный к общению с другими детьми и со взрослыми. Мальчик-катастрофа — бесконечное разочарование для родителей и старшего брата. Объект насмешек для педагогов и одноклассников. Существо, загонявшее в тупик самых опытных психотерапевтов и психиатров, которых ему приходилось посещать постоянно.
Мальчик, разрушивший собственную семью.
Маленький Шерлок «так удачно» соотнес цвет помады, которым в один несчастливый день оказалось испачкано заднее сидение автомобиля мистера Холмса-отца, с цветом помады их прислуги, что разразилась буря. Нет, не буря: Мамуля устроила целый атомный взрыв, в результате — отец был изгнан из семьи почти на три года. И причине этого несчастья тоже крепко досталось.
«Маленький недоумок, что ты наделал? Зачем ты только появился на свет!»
«Лучше бы я тебя не рожала!»
«Ты вел себя крайне глупо, Шерлок. Ты очень тупой маленький мальчик. Мама и папа страшно расстроены. Как ты додумался брякнуть такое? О, ты просто тормоз!»
Десятилетнего Шерлока отправили в Итон и это была еще одна катастрофа. Вернее, длинный ряд катастроф, которые только подтвердили, что он лишний и никому не нужный человек.
Конечно, мать и отец вскоре простили его и его глупость, со временем супруги воссоединились. Но понимание того, что даже родители, а не только все остальные люди, тяготятся его существованием, уже лежало тяжким грузом на его душе, заставляя ненавидеть самого себя. Одиночество и отверженность прочно укоренились в сознании. Шерлок рос с этими чувствами и они никуда не делись, когда он достиг более сознательного возраста.
В шестнадцать Шерлок пообещал себе, что у него никогда не будет детей. Он ни за что не станет плодить себе подобных, обрекая их на страдания и вечное одиночество. Тогда и родился высокофункциональный социопат — диагноз, который Шерлок выдумал себе сам, наслушавшись умных терминов от психиатров — на обследование к ним его регулярно отправляли из-за чудовищных выходок — и с тех пор неустанно поддерживал этот имидж.
Острая ненависть к себе не затихала ни на минуту, заставляла совершать все мыслимые и немыслимые антисоциальные поступки, но со временем он научился контролировать и даже блокировать ее, он пользовался своей неизбывной болью, провоцируя окружающих, даже извлекая энергию из общей ненависти и неприятия. Как может такой человек иметь близких людей? Невозможно. Но вот он отступил от своих правил, и как всегда другие страдают от его ошибок, не только он сам.
Что он натворил? Как допустил мысль, что у него могут быть отношения с такой девушкой, как Диана? Почему он прежде всего не подумал о ней, только монстр может навязать ей себя в качестве партнера, его любовь не компенсирует ей тех чудовищно разрушительных последствий для ее жизни, которые несомненно не замедлят проявиться в самое ближайшее время. Не говоря уж о том, что у нее мог родиться ребенок от такого, как он — худшее наказание, какое только можно представить. За что ей такое?
Он хорошо помнил отвращение и ужас в глазах своей матери, словно она не верила, что перед ней ее сын. Нет, он не может обречь Диану на подобную муку — родить урода, который исковеркает ее жизнь. Она заслуживает идеальных счастливых деток, как в какой-нибудь глупой рекламе программ страхования. Ему представились пухленькие белокурые ангелочки, резвящиеся на зеленом лугу. Вот ее судьба, а не бесконечные походы с сыном по психиатрам и психологам, и не визиты к нему в наркологический санаторий.
Ненависть к себе привычно захватила его, кислотным ядом разъедая душу. Почему он не вспомнил о своей «маленькой» проблеме, прежде чем заводить отношения? Почему он ни о чем, кроме себя не думал? Почему он вечно такой чертов эгоист и свинья? Впрочем, чего еще от него и ожидать? Уж не того, что он хоть на минуту забудет о своей исключительной персоне, собственных чувствах и наслаждениях, и подумает о несчастной женщине, объекте его мерзкой похоти, которую он имел бесстыдство считать любовью.
Ему ясно только одно, и он понял это, едва были произнесены те слова, открывшие потайную дверцу в пыточную камеру, затерянную в душе, где были спрятаны воспоминания о его детстве: он не должен возвращаться в жизнь Дианы. Как ни больно сознавать, но, сорвавшись и сбежав, он принял единственно верное решение — нужно вырвать себя из ее сердца, как сорняк с корнем, так будет легче всего для нее. Ее боль скоро пройдет, если не останется добрых воспоминаний о нем.
Он беспокойно заметался на неудобном ложе из веток, потом сел и со стоном потер спину. Хорошо хоть, сигареты есть. Справившись с зажигалкой дрожащими пальцами, он закурил и удобнее устроился на своем ложе, с наслаждением втягивая в легкие дым. Прикрыл глаза, ожидая хоть какого-то эффекта, но уже через пару затяжек с досадой хмыкнул и затушил сигарету о старую консервную банку, служившую пепельницей. Никотин, к сожалению, не помог избавиться от навязчивых видений и воспоминаний, только голова закружилась сильнее и заломило виски — неделя издевательств над организмом давала о себе знать.
~
Под его ногой опять хрустнул гравий, и Мэри нетерпеливо шикнула на Джона, который не умел красться так же бесшумно, как она. Доктор и сам понимал, что не должен слишком шуметь, чтобы не спугнуть этого гада Холмса, но Мэри все-таки могла бы помягче указывать ему, он старается как может. Хорошо хоть, что он один тут шумит, Лейстрад остался у входа, вместе со сторожами и людьми Майкрофта, который оказывается тоже готовился сегодня отловить своего пропащего братца.
— Черт возьми... — на сей раз он запнулся за могильную плиту и чуть не растянулся. Мэри наградила его уничтожающим взглядом через плечо. И зачем он только взял ее? Но когда Мэри услышала, что Холмс найден, тут же заявила, что без нее им его не взять и после долгих пререканий одержала верх. Ребенка оставили с соседкой, а супруги, облачившись в темную одежду, выехали в сопровождении Лейстрада на охоту за диковинным зверем. Глупо было и рассчитывать, что она не проявит интереса к этой полуночной эскападе.
