А познакомились мы с ней по-настоящему очень странно. Так не бывает. Ну, представьте себе московское метро. Вот сколько там людей ездит, да? И вот однажды сижу я себе в метро, читаю «Девушку в поезде», вы читали? Нет? Почитайте. Страшная вещица. Не для слабонервных. Так вот, уткнулась в свой планшет, читаю, ехать еще долго. Я от сестры возвращалась, помогала ей с детьми. Народу в вагоне было мало, и я никого не разглядывала. И вот мой взгляд случайно скользнул по сидящей напротив меня девушке. Меня зацепили ее ноги. Было холодно, на мне-то были шерстяные колготки, и вообще погода была мерзкая, дождь со снегом, уже поздняя осень, кажется, ноябрь. А девушка была с голыми ногами! И там, где выше колен, ну, бедра, в синяках и кровоподтеках. Думаю, все, кто тогда находился в вагоне рядом с ней, пялились на эти синяки и все понимали. Ужасались. Одежда на ней была вроде бы нормальная, на бомжиху не похожа, правда, юбка коротковата, хотя, если разобраться, она же молодая еще, ей недавно тридцатник стукнул, да и ноги красивые, так что может себе позволить и такую длину. Ну, ясно же, что с ней делали перед тем, как спустили в метро. Почему «спустили», а не «спустилась»? Да потому, что она так выглядела, как будто бы из нее всю душу вынули, а заодно и все силы. И голова моталась на шее, словно она не могла ее держать. Глаза с черными потеками туши – потухшие, мертвые, и полуприкрыты. Я даже и не могу сказать, что поначалу испытала к ней, но чувство жалости пришло позже, когда я попыталась представить себе, что же с ней было, что ей пришлось вытерпеть. Честно скажу, подумала, что она опустившаяся бл…дища, которой уже все до лампочки. Ну и к пьяницам ее причислила. А что можно испытывать к таким особам? Чувство презрения, и это в лучшем случае. Еще предположила, что она вообще давно уже катается по кругу на метро, не соображая, куда и зачем едет.
Волосы ее были огненного цвета, но грязные, какие-то сальные, спутанные. И я почему-то сразу вспомнила свою соседку по лестничной клетке, Катю, с которой мы просто здоровались. Я недавно переехала в этот дом, мало кого знала. Но не трудно же сказать «доброе утро» соседке. С соседями вообще нужно дружить. Иногда они становятся куда ближе кровных родственников. Но случая как-то не представлялось. Так вот, у нее тоже были такого же цвета волосы. Да только ухоженные, блестящие, волосок к волоску. Представляю, сколько времени у нее по утрам уходит на укладку феном.
И тут я, разглядывая украдкой эту мадам, вдруг поняла, что она как-то уж очень сильно смахивает на эту мою соседку. Быть может, я бы так и не решилась к ней подойти, если бы вагон как-то неожиданно не опустел, словно все москвичи передумали в него садиться. Или время уже было позднее, и все уже вернулись с работы. Словом, когда в вагоне остались всего три подростка, о чем-то оживленно спорящих в дальнем углу, которым уж точно не было никакого дела до этой рыжей (а потому я не рисковала быть осужденной посторонними за то, что заговорила с ней), я встала, присела рядом и, не глядя на нее, тихо спросила:
– Вы – Катя?
Вместо ответа она застонала, как-то моментально сдвинув расслабленные до этого бедра, сомкнула их и принялась одергивать юбку.
– Добрый вечер, – проговорила она, разлепив губы.
В это время вагон как раз прибывал на нашу станцию, женщина с трудом поднялась и, придерживаясь за живот, направилась к дверям. Только тогда я обратила внимание на то, что у нее нет при себе ни сумки, ни пакета, ничего! Темная куртка, синяя юбка, голые ноги и черные кожаные сапоги на каблуках.
Да, это точно была она. Когда мы вышли на перрон, где я смогла ее рассмотреть получше, сомнений уже не оставалось.
Я решительно подхватила ее под руку, и мы отправились к эскалатору.
– Я помогу вам…
Вот так мы с ней и познакомились по-настоящему. Я привела ее к себе домой и даже позволила пройти обутой в кухню. Ничего, подумала я, потом полы подотру.
– Катя, что с вами случилось? Может, вызвать полицию?
Она подняла голову, посмотрела на меня и сразу же заплакала, словно, оказавшись в безопасности и осознав это, позволила себе выразить свои чувства. Слезы покатились по ее щекам.
– Нет-нет, я не стану заявлять.
Я не стала ее ни о чем спрашивать, ясно же было, что ее изнасиловали. Иначе откуда эти голые ноги в холод и синяки на ляжках. Я наполнила ванну горячей водой и сначала подумала, что она постесняется при мне раздеваться, но потом поняла, что она нуждается в моей помощи. Словом, я раздела ее в ванной комнате, с ужасом отмечая какие-то жуткие пятна на ее несвежем белье (стоимость которого я профессиональным взглядом продавца торгового центра оценила довольно-таки высоко!), посиневшую ссадину на пояснице и множество других следов на теле, и помогла забраться в ванну.
Потом сама лично намыливала губку и осторожно, покрываясь сама мурашками от чужой боли, проводила ею по телу Кати. Она была очень слаба.
– Уж не знаю, что там с вами случилось, – в какой-то момент меня все-таки прорвало, – но надо было бы сначала все-таки поехать в больницу, снять побои, сдать анализы… Надо наказать этого гада!
– Га-дов, – уточнила она, горько усмехаясь. – Их было трое. Хотя я приехала на свидание с одним. Познакомилась на сайте. Он привез меня домой, за город, а потом приехали его друзья.
– Ты имя-то его хотя бы запомнила? Фамилию?
– Только имя. Михаил. Но я заявлять не буду, они же потом меня убьют. Они на все способны, эти богачи, чтобы только не сесть в тюрьму. Кто же не побеспокоится о своем будущем? И вообще, я сама во всем виновата. Столько уже разных шоу посмотрела на эту тему, столько сериалов, сами знаете. Но всегда же кажется, что со мной этого случиться не может. Мне бы как-нибудь забыть все это и жить дальше – вот что сейчас самое главное.
– Забудешь, обязательно забудешь, – уверенно сказала я, потому что и сама тоже прожила какую-то жизнь, и в ней тоже было немало боли и разочарований. Правда, от такой трагедии, что пришлось пережить Кате, меня бог уберег. – Ты мне только покажи на сайте этого Михаила, чтобы я сама не вляпалась…
Почему-то от этих слов Катя поморщилась, как от боли. И отмахнулась от меня. Ладно, решила я, сама потом все расскажешь, как успокоишься.
Вот тогда-то и всплыло это имя – Михаил. Убитого, кажется, тоже так звали. Что ж, собаке – собачья смерть.
3
Седов
Жену он застал за работой, она разложила на обеденном столе эскизы, карандаши, гуашь. Лицо ее, едва он вошел, осветила улыбка. Она была счастлива, а это значит, что был счастлив и он.
– Привет, дорогая! – Он поторопился обнять ее, словно боясь, что ее хорошее настроение инерционно хорошее от красиво нарисованных лимонов и каких-то узоров, а не от него самого.
– Валера, привет! – Нет, эта улыбка все же была обращена к нему. – Ты сегодня так рано. А у меня еще ничего не приготовлено. Зато Манечка спит. Разоспалась что-то. Так что я мигом приготовлю салат, пюре…
– Мне так нравится, когда ты улыбаешься, – сказал Седов. – Пюре! Отлично. Хочешь, я тебе помогу?
Все в этот вечер было, как в первые месяцы их совместной жизни – нежно, ласково, мило. Как бы ему хотелось, чтобы так и было всегда!
– Ну что, ты нашла няню?
– Ищу! – бодро ответила она, сгребая все рисунки со стола. – Я так рада, что ты согласился на няню. Вот увидишь, все будет замечательно!
И она, чуть ли не пританцовывая, отправилась на кухню – чистить картошку.
За ужином за столом их было уже трое – Манечку, розовощекую малышку, посадили на свой высокий стульчик, пододвинули ей тарелку с кашей. Она весело била ложкой по каше и хохотала, показывая мелкие зубки.
– Какое счастье, что дети долгое время ничего не понимают из разговоров взрослых, – сказала Саша, слушая рассказ мужа об убийстве Вершинина. Она уже успела привыкнуть к подобным разговорам и вполне нормально к ним относилась. Возможно, это ее спокойное восприятие было связано с тем, что все те уголовные дела, которыми занимался Валерий, представлялись ей как нечто абстрактное, не совсем реальное и происходящее в каком-то другом, взрослом, мужском полицейском мире и очень далеко от нее.