– Удивляюсь я тебе, Николаевич, находишься всё время между двух огней и умудряешься оставаться целым! Мне бы твою выдержку!
Чехин улыбнулся. Не часто на работе возникает разговор ни о чём, в котором тебя ещё и хвалят. Он знал, что Морсаков не из подхалимов. Эта его похвала вылетела из уст в процессе разговора.
– Доживёшь до моих лет, тоже станешь выдержанным! – пошутил Чехин, хотя был на полгода младше Морсакова.
Морсаков ушёл.
В оперативной технической после ухода Чехина разгорелись целые баталии. Про игру в преферанс все внезапно забыли. Сейчас вёлся подсчёт вслух одновременно всеми своих достижений в образовании и трудовом стаже. Получалось не совсем корректно: техник-бригадир, какой-никакой, а руководитель, не попадал в число самых образованных. Он мог похвастаться только стажем работы, но стаж заработан на разных должностях, начиная с самой малой квалификации.
Некоторые техники успели побывать на курсах переподготовки и изучить по одному турбовинтовому самолёту, а один успел повысить свой класс. Между собой все выглядели примерно одинаково с небольшими различиями. Самая высокая квалификация имелась у Морсакова, но он сейчас не являлся конкурентом.
А у техников на участке трудоёмких регламентов отсутствовала переподготовка на реактивную технику, хотя некоторые и имели высокий класс. Работа на перроне предполагала обслуживание всех типов самолётов, которые прилетят, значит, и кандидаты должны быть с допуском на эти самолёты.
– Я всё равно буду претендовать, – сказал Греков, – Уезжать мне некуда, работать придётся здесь.
– А мы разве не люди? – спросил Иванов, – Мы все будем претендовать.
– У меня первый класс, – сказал Греков.
Иванов тут же возразил:
– У Николаевича тоже первый класс, но он молчит. Ты не один такой образованный! Чехин уже в бригаде – он и будет решать! А я запишусь первым.
– Там без тебя бригада набрана, – сказал Семёнов, – Бригада есть на перроне, она работает и там специалисты с допусками на большую технику. Если подходить к этому вопросу грамотно, мы в списках не должны фигурировать. Не забывайте, что ещё есть Морсаков, который никуда не уезжает!
– Он вообще работал не у нас, – тут же возразил Иванов.
– Он работал, когда ты ещё не родился, – сказал Семёнов. – Лично я уеду в город.
Всем стало как-то легче, что один кандидат отпал сам-собой, хотя проблема никак не разрешилась, а, наоборот, только набирала полную силу. Уезжать особо никто не торопился и не собирался. Все хотели оставаться и работать в своём предприятии и на своей территории.
В оперативной смене страсти постепенно улеглись, между собой спор прекратился, но техников с трудоёмкого регламента никто конкурентами не считал, понимая, что у них нет опыта работы на перроне и нет допусков к реактивной технике. Самые квалифицированные техники оказались вне конкуренции.
Стояли тёплые дни. Впереди маячила трудная, холодная и долгая зима, но об этом сейчас, ранней весной, думать не хотелось. Погожие солнечные дни шли чередой один за другим. Солнышко пригревало. Погода настраивала на лирический лад. Хотелось больше думать об отпуске, о развлечениях, о предстоящих рыбалке и охоте. Ещё как-то не верилось, что всё рухнет и исчезнет, как мыльный пузырь от лёгкого дуновения ветерка.
Потянулись вереницей отпускники к кассе за отпускными деньгами, но денег на эти цели не имелось. Кассир разводила руками, стараясь кассовое окошко держать закрытым, чтобы посетители не надоедали. Она всех отправляла к руководителю и просила передать остальным, чтобы к ней без письменного разрешения руководителя не подходили. Но к кассе всё равно люди шли, надеясь, что вдруг окошко откроется и именно очередному отпускнику счастье улыбнётся и само придёт в руки в виде бумажных купюр.
Как-то так получалось, что возле кассового окошка всегда находился один работник. Специально никто дежурных не выставлял, но один человек в коридоре у кассы ненавязчиво всегда присутствовал. Безденежье настолько одолело, что люди правдами и неправдами пытались получить хоть какие-то деньги, а для этого надо хотя бы обладать информацией. Работник бесцельно ходил по коридору или просто стоял у стенки, временами при появлении в коридоре посетителя или обладателя одного из кабинетов, делая вид, что кого-то ждёт или ждёт свою очередь для посещения одного из кабинетов. Особенно это становилось характерным для времени появления кассира из банка. Но кассир приходил, а окошко кассы для посетителей не открывалось. В кассу заходил только Гермак, о чём-то там очень тихо разговаривал с кассиром, затем оттуда выходил и скрывался в своём кабинете.
Работавшая кассиром ранее женщина уволилась, а вместо неё Гермак принял на работу удобного для него кассира, которая выполняла неукоснительно все его распоряжения и, к которой в кассу он заходил, как к себе домой, обсуждая все текущие финансовые проблемы.
Упорно ходили слухи, что зарплату кассир получал, как, впрочем, и Гермак, тоже. Слухи непроверенные, но меняющиеся «часовые» в коридоре у кассового окошка временами слышали обрывки фраз, возникающие на ходу разговоры, наблюдали за поведением интересующих их лиц и делали свои выводы.
Эти обрывочные сведения незамедлительно становились темой для обсуждения в больших и маленьких коллективах. Люди перерабатывали полученные новости, возмущались, но говорить открыто в лицо Гермаку мало кто отваживался, боясь, что станет очередной жертвой на увольнение.
Некоторые отпускники часть денег всё же получали, в том числе и директор предприятия. Этими некоторыми оказывались люди, умеющие льстить директору и умеющие находить к нему подход. Как бы ни скрывались эти редкие выдачи денег из кассы, они становились достоянием обсуждения для всего коллектива.
Гермак к весне заболел, ходили слухи, что простудой, но он взял законный больничный лист и скрылся от коллектива на домашнем амбулаторном лечении. В это время и случилось очень неудобное для него событие. Позвонили из одной удалённой деревни и сообщили, что имеется рыба для продажи. Гермак в такой рейс обычно никого не отправлял, а летел всегда непременно сам. Работники быстро вычислили вероятность такого рвения: он сам лично проводил торги в деревне, покупал за счёт предприятия рыбу и после её доставки продавал по повышенной цене, прибирая разницу в цене себе в карман.
В этот раз сообщение пришло в очень неудобное для него время. Тем не менее он появился на работе, не освобождая себя от больничного листа, поставил свою фамилию в наряд на полёты и сам полетел в деревню.
Этот его поступок стал очередной темой для обсуждения и осуждения. Его боязнь, что откроется для всех налаженный бизнес, о котором давно все знали, заставила принимать нестандартные решения, что ещё больше это укрепило мнение о нём коллектива.
Гермак догадывался, что рано или поздно всё откроется, поэтому по прилёту он сказал:
– Рыбу продадим в этот раз другой организации, поскольку заказ был от них, а после продажи может быть кому-то выдадим аванс.
Сказал он это не для того, чтобы действительно выдать аванс, а для того, чтобы притупить бдительность работников, отслеживающих все поступления денег. Сам он опять скрылся дома досиживать на своём больничном листе, понимая, что к его «выздоровлению» все страсти улягутся, а эти скудные средства, поступившие от продажи рыбы, он распределит по своему усмотрению. Для полёта в деревню Гермак не забыл выписать себе командировку, чтобы получить деньги на командировочные расходы – это являлось его главным правилом: не забывать никогда о себе и меньше размышлять о судьбах подчинённых.
Разговоры об этом рыбном рейсе долго не утихали. Люди выяснили всё: где рыба покупалась, по какой цене, кто продавец и какой навар получился от торговли. Они выяснить-выяснили, а поскольку Гермак находился дома, дальше разговоров дело не пошло. Никто денег от продажи рыбы не увидел. Кассир упорно стояла на своём, что она ничего не знает и сама деньгами не распоряжается, а наличности в кассе нет, поэтому и обращаться к ней бесполезно.
